Ван Гог. Жизнь

На службе вновь обретенный Винсентом энтузиазм не мог решить проблем, очевидных еще со времен Гааги: ему не хватало любезности и такта в общении с клиентами, и вообще он был не создан для торговли. По мере приближения первой выставки в новой галерее лондонского филиала «Гупиль и K°» Винсент все больше нервировал управляющего Обаха. Их взаимоотношения стали напряженными, то и дело начальник и подчиненный вступали в открытые споры. (Позднее Винсент злобно высмеивал меркантильность и ограниченность Обаха и утверждал, что тот не в своем уме.) Вновь стали звучать жалобы о профессиональной непригодности Винсента. Сам он отрицал справедливость подобных обвинений: «Я не такой, каким многие меня считают».

В середине мая 1775 г., всего за несколько дней до открытия новой галереи, Винсент получил уведомление о «временном» переводе в Париж. Его смысл был очевиден: Винсент окончательно утратил доверие «господ». Для работы в галерее лондонскому филиалу требовался более способный сотрудник. Винсента заменили ассистентом-англичанином, и сюда он больше не вернется.

В Хелворте ожидали взрыва негодования со стороны старшего сына. «Я надеюсь, это не слишком его ранит», – волновался Дорус. Тео переживал, что «рядом с Винсентом нет никого, кто мог бы ему посочувствовать»; «никому не известно, что творится у него в душе»; «никто не доверяет ему, несмотря на все его благие намерения». Как такой чувствительный человек, как его брат, примет столь сокрушительные перемены?

Наконец из Парижа пришло письмо. Дорус назвал его «странным», однако мнения своего не пояснил. Вероятно, в это письмо Винсент вложил стихотворение под названием «L’Exilé» – «Изгнание», которое сам перевел для родителей на голландский.

Зачем же бесконечно гнать его
С берега на берег…
Он неприкаянный сын
Любимой земли.
Так дадим же ему отчизну,
Пусть обрящет отчизну
Несчастный изгнанник.

Прочитав письмо, Дорус с надеждой предположил, что Винсент был «перевозбужден» из-за «жары и постоянного напряжения». «Только между нами, – признавался он Тео, – я думаю, это болезнь, поразившая его тело или его разум».

Глава 7 Подражание Христу

Зимой 1875 г. артистический Париж все еще бурлил, обсуждая выставку группы молодых бунтарей, которые именовали себя Анонимным обществом художников, живописцев, скульпторов, граверов и пр. Противники пренебрежительно называли их «впечатленцами» – импрессионистами[14] или попросту умалишенными. Они утверждали, что их произведения – новый способ ви́дения мира. Они делали сомнительные заявления: мол, яркие краски и свободная манера – не что иное, как пример научного подхода к живописи, и «даже самые въедливые физики, проанализировав эти картины, не выявят здесь недостатков» (как писал один из немногих критиков, вставших на сторону бунтарей). Несмотря на то что из своего живописного метода они принципиально исключили использование темных теней – традиционный способ передать игру света, – они утверждали, что способны запечатлеть свет на холсте. Свои картины они называли «впечатлениями», и другой благожелательный критик написал: «Они [картины] – словно осколки зеркала бытия, и отражаемые ими мимолетные, красочные, едва уловимые и чарующие его проявления весьма заслуживают нашего внимания и нашего восхищения».

Но в целом художественный мир Парижа насмешливо и неодобрительно принимал самопровозглашенных послов «нового искусства». Эталоном здесь, как и прежде, считались творения художников и скульпторов академического толка, а также то, что имело успех в Салоне. Враждебно настроенные критики соревновались в остроумии – называли работы самонадеянных новаторов преступлением, нелепостью и пачкотней; сетовали, что радикалы, вроде Клода Моне, ведут войну против красоты, что с таким же успехом могла бы намалевать картину «обезьяна, в лапы которой попала коробка с красками». «Чистое безумие, – раздраженно писала „Le Figaro“, – ужасающее зрелище».

В марте 1875 г. разразилась буря. Отчаянно нуждаясь в деньгах, Ренуар, Моне и Сислей (а также Берта Моризо, которая отважно решила разделить участь своих коллег) организовали продажу нескольких из своих скандально известных работ в Отеле Друо – центральном аукционном доме Парижа. Событие вызвало бурю возмущения. Публика ревела, выкрикивая оскорбления в адрес художников и их творений. Осыпаемые градом насмешек, картины уходили за гроши: так, пейзаж Моне был продан за 50 франков. Зрители приветствовали смехотворные цены взрывами издевательской радости: «Это за раму!» Аукционер боялся, что взбешенная толпа отправит его в психиатрическую лечебницу: «Они вели себя с нами как со слабоумными!» Атмосфера накалилась до предела, и, чтобы предотвратить потасовку, организаторам пришлось вызвать полицию.

Двумя месяцами позже Винсент прибыл в Париж.