Ван Гог. Жизнь

На самом деле главный вопрос, ответ на который должны были бы искать жандармы, не вероятность самоубийства или несчастного случая, а участие в случившемся кого-то еще – исчезновение револьвера и мольберта с красками только усиливали подобные подозрения. Когда в ходе дневных поисков не удалось найти ни одной из вещей Винсента (местные жители тоже ничего не сдали), логично было заключить, что некто спрятал улики или избавился от них либо в момент выстрела, либо сразу после него.

Однако ни логика, ни отсутствие доказательств не помогли опровергнуть изложенную Бернаром мелодраматическую историю о художнике, доведенном до самоубийства, – она так и осталась частью легенды, связанной с именем Ван Гога. Под ее обаяние попали даже непосредственные свидетели событий 27 июля 1890 г. Антон Хиршиг, двадцатитрехлетний голландский художник, снимал комнату в том же пансионе и находился там в день ранения Ван Гога. В 1912 г., двадцать два года спустя, когда Хиршиг впервые зафиксировал свои воспоминания о происшедшем в тот вечер, самоубийство он не упоминал, вспоминал только, как Винсент произнес: «Пойдите за доктором… я ранил себя в поле… выстрелил в себя из револьвера»,[193] – это заявление, как и слова Гаше, можно отнести и к несчастному случаю, и к попытке самоубийства.

И только в 1934 г. – в том же году, когда Ирвинг Стоун запечатлел печальную версию Бернара в романе «Жажда жизни», – Хиршиг засвидетельствовал, что в тот июльский день 1890 г. Винсент намеревался покончить с собой. Заявление было сделано сорок четыре года спустя после событий. «Я так и вижу его на узкой кровати в его чердачной каморке, мучимого страшной болью, – делился Хиршиг в интервью. – „Я больше не мог терпеть, потому и застрелился“» – якобы сказал Ван Гог.[194]

История о попытке самоубийства в пшеничном поле, берущая начало в письме Бернара, окончательно оформилась лишь в 1950-е гг., когда после празднования столетия со дня рождения Винсента жизнь и творчество художника на целое десятилетие стали предметом всеобщего внимания. Главную ответственность за превращение скупого рассказа Бернара в точный отчет несет Аделин Раву, дочь Гюстава Раву, владельца пансиона; на момент событий ей было тринадцать лет. На протяжении двух десятилетий (в 1950–1960-е гг.) Аделин не раз рассказывала журналистам и исследователям о смерти Винсента, в каждом интервью упоминая все новые детали, добавлявшие истории драматизма.[195]

В своих рассказах Аделин в целом следовала канве бернаровской истории и, подобно Бернару, утверждала, что основным источником сведений являлся ее покойный отец. Что же касается версии событий, очевидцем которых Гюстав Раву не был (самого выстрела, например), Аделин утверждала, будто в последние часы перед смертью Винсент поведал свою историю хозяину пансиона. Таким образом, события, на протяжении шестидесяти лет остававшиеся под покровом тайны, неожиданно предстали миру во всей своей полноте. Вот, например, первый рассказ Аделин о роковом дне (1956 г.):

Винсент ушел в сторону пшеничного поля, где уже писал раньше, к месту за оверским замком, он тогда принадлежал мсье Госслену, который жил в Париже на улице Мессин. Наш дом находился более чем в полукилометре от замка. Добраться до него можно было, взобравшись по довольно крутому склону, заросшему большими деревьями. Мы не знаем, как далеко он ушел от замка. Ближе к вечеру на тропе, которая пролегает вдоль стены замка по дну рва, насколько отец понял, Винсент выстрелил в себя и потерял сознание. Вечерняя прохлада привела его в чувство. На четвереньках он стал искать револьвер, чтобы застрелиться наверняка, но найти оружие не смог. (На следующий день револьвер тоже не нашли.) Тогда он встал и спустился по холму к нашему дому.[196]