Ван Гог

Врач выписал Винсента из больницы в начале июля, признав излечившимся. Он сразу же стал готовиться к родам Син. С согласия Тео он нанял новое жильё, которое давно присмотрел, и поселился там со своей небольшой семьёй, готовой вскоре увеличиться. В его новой мастерской, более просторной, чем прежняя, можно было рисовать натурщиков, а жилые комнаты располагались на втором этаже. Винсент был счастлив, как, возможно, никогда в будущем. Это было не того рода счастье, какое позднее дарило ему творчество, но оно много для него значило, так как он очень ценил семейную жизнь.

Син, вылечившаяся от венерической болезни, родила мальчика, которого назвала в честь Винсента Виллемом. «Чёрт возьми, я счастлив!» – написал он Тео после рождения ребёнка. И ещё: «Брат, благодаря тебе, я нынче плакал от счастья» (15). Он любил этого ребёнка, который рос на его глазах, играл у него «на коленях», когда он работал. Он был с ним по-отцовски нежен. Ребёнок не был сыном Винсента, его отец бросил Син, как только она забеременела. Но мы знаем презрение Винсента к таким условностям. Ребёнок при нём, и он его любит. Эта любовь вдохновляла Винсента. «…У меня было такое впечатление, что в глазах младенца, который просыпается и радостно кричит оттого, что лучи утреннего солнца заливают его колыбель, я вижу что-то значительное, грандиозное, более обширное, чем океан. Если на земле бывает небесный свет, то вот где его можно увидеть» (16).

Он сделал прекрасный рисунок, изображавший дочь Син, которая склонилась над колыбелью своего брата. Его восторги не остывали, и он повторял их в каждом письме. «Меня многое приводит в восхищение» (17). «Но пойми ты, что я полон энтузиазма и думаю, что дела наладились…» (18) «Сейчас меня переполняет восторг при виде осеннего леса» (19). Множество таких проявлений радости и уверенности опровергают миф о вечно несчастном Винсенте. Без этих, столь сильных положительных эмоций его творчество было бы совсем иным. Он прожил под одной крышей с Син и двумя её детьми в течение пятнадцати месяцев, которые свидетельствуют против расхожих представлений о «безумии Винсента». Когда ему позволяли жить по-настоящему, все кошмары рассеивались. Ему принадлежит замечание по поводу долгих брачных союзов, достойное Бальзака: «Мы так хорошо знаем друг друга, что нам уже невозможно открыть что-то дурное» (20).

Он чувствовал в себе большую творческую силу и знал, что сможет найти ей должное применение. Впервые в жизни у него были достойные условия для работы и домашний очаг Проживший так долго в одиночестве, он не был создан для него. Мы помним, как счастлив бывал он в юности, встречаясь с родными на Новый год или по другим поводам. У него было, можно сказать, обострённое чувство принадлежности к роду и братской привязанности. Он испытывал глубокую потребность в общении. Вот как он описывал свою новую мастерскую: «В этой мастерской нет ничего таинственного или мистического, так как в ней протекает самая обычная жизнь. Там стоят колыбель младенца и детский стул. И там нет неподвижности, всё подталкивает, побуждает и призывает к работе» (21).

Но это счастье имело свою цену.

Под нажимом Тео Винсент отказался от мысли о женитьбе и, всё обдумав, определил условия дальнейших финансовых отношений с братом. Он не будет думать и говорить о женитьбе до тех пор, пока не сможет зарабатывать 150 франков в месяц. Как только эта цель будет достигнута, он вернёт себе свободу выбора. Он сдержал слово и в его последующих письмах брату уже не было ни слова о женитьбе.

Он возобновил работу, но возможности продажи акварелей и рисунков сократились. Терстег посетил его в новой мастерской, и положение, в котором застал бывшего своего служащего, вызвало у него полное неприятие: «К чему здесь эта женщина и дети?»; «Что за фантазия жить с какой-то женщиной, да ещё с детьми в придачу?» (22)

Встреча эта обернулась самой настоящей и неприкрытой враждебной выходкой против Винсента. Тот сдерживался, чтобы не вспылить в присутствии Син и детей и, возможно, всё ещё надеясь на что-то со стороны влиятельного маршана и друга семьи. Он ограничивался тем, что парировал выпады гостя, не возвращая их ему, но напомнив на всякий случай, что, по определению медиков, он находится в здравом рассудке. Но это уже был разрыв, и Терстег изрёк окончательное заключение: «Ну что ж, с твоей живописью будет точно так же, как и со всем, что ты предпринимал. Всё лопнет» (23).