Ванечка и цветы чертополоха

— А ты, Леонов, не печалься! Подрастёшь, тогда видно будет, чья возьмёт. Не в мышцах сила, а в умении ими пользоваться. Иди! Воздуха свежего глотни, бедолага! Ишь ты: жить вредно — можно умереть!

Учитель мотнул в умилении головой и ушёл в кабинет, который находился в каморке при входе в зал.

Васька сделал так, как велел учитель, и даже опоздал ещё на один урок. Но никто его сегодня больше не беспокоил. Вечером, дома, Вася рассказал о происшедшем отцу. Ему хотелось пожаловаться.

— Да, — ответил отец, — Василий. Не всем быть сторожевыми псами. Что поделаешь, если мы комнатные собачки? Надо чем-то другим брать за грудки это общество. Посмотри на меня и успокойся! Кое-что из меня вышло, хотя и не велик. И из тебя выйдет толк, не переживай! Как там: мал золотник да дорог?

Однако, с этого дня Васька решил больше не драться, но воспитывать в себе наглость, потому что она, говорят, второе счастье!

XI

Спиридоновка. Август 2001 года.

Палашов удивился тому, насколько уже знакомой казалась ему дорога. Он привык к этой автомобильной пляске. Возвращался он второпях. Дело было сделано: сын воссоединён с отцом. Василий всё равно хотел уехать, хотя то, от чего он бежал, уже свершилось. Напряжённое выдалось утро. Таким же обещает быть день. Следователь выкурил ещё одну сигарету.

Он подъехал к дому Милы, как к собственному жилищу. Ворота податливо открылись, сад принял разгорячённую машину, двигатель умолк. Чемоданчик его со всеми бумагами лежал в багажнике машины. Перед отъездом следователь его туда бросил. Теперь он взял его с собой в дом. Дверь, по обыкновению, не была заперта. Похоже, Мила больше боялась остаться одна, чем встретиться у себя в доме с каким-нибудь непрошенным гостем.

Запах в терраске стоял потрясающий. Мила колдовала над кастрюльками у плиты.

— Будешь меня задабривать всякими вкусностями?

Мила вздрогнула от неожиданности.

— Напугал? Прости. Что это ты готовишь?

— Яблочные оладьи. Вам всё яблоки жалко, вот ешьте теперь.

— Здо́рово! Я удостоился особенной чести — съесть все яблоки в твоём саду!

Чемоданчик прислонился к столу, а мужчина вымыл руки и с удовольствием уселся за стол.

— Ещё я варю рис и тушу курицу на обед. Скоро уже обед, а мы ещё только завтракать собираемся.

— Да. Такая у нас работа. Всяко бывает.

Она поставила перед ним тарелку с оладьями и чай. Он незамедлительно приступил к их уничтожению, но, истребив одну оладью, остановился.

— Я так не могу. Сядь, пожалуйста, рядом. Давай позавтракаем. Твоя тушёная курица никуда не сбежит. Она уже вон и не кудахчет.

Мила выполнила его просьбу, но съела она очень мало.

— Вкуснятина какая!

— А вы думали я только рисовать да писать картины умею?

— Большинство художников такой народ, беспомощный. А ты молодец! Что это ты так мало съела?

— Я уже напробовалась тут, пока готовила. Потом я много не ем. Да и аппетита нет.

— Да. Ты совсем худая.

— А вы слишком торопитесь во время еды. У вас будет гастрит или язва желудка.

— Непременно будет, если я до этого прекрасного времени доживу. Также возможен рак лёгких, инфаркт и всё такое прочее.

— Это, конечно, очень забавно, всё, что вы говорите.

Тон у Милы был грустнее некуда.

— Ладно, признаю, — сказал Палашов совершенно серьёзно и даже печально, — у нас действительно всё хуже некуда.

Они сидели и молчали. Он смотрел на неё, она — на стол. Несколько минут прошли в этом как будто поминальном молчании.

— Посмотри, мы ещё живы. — Первым сдался мужчина. — Знаешь, иногда такие сухари, как я, иссушенные всеми ветрами страны, сохраняются довольно-таки долго. И болячки их не берут. А теперь мне надо быстренько побриться, а то, неровён час, целоваться придётся…

Он нагнулся к чемоданчику и извлёк из него станок для бритья и тюбик с пеной, круглое зеркало на подставке и металлический маленький стаканчик. Мила забрала тарелки и бокалы, освобождая ему место. Она подошла к плите и нырнула взглядом сначала в одну кастрюлю, потом — в другую. Под одной кастрюлей газ она погасила. Вероятно, это была кастрюля с рисом. Курица не могла так быстро приготовиться. Тем временем Палашов расположился за столом лицом к Миле, чтобы она была всё время у него перед глазами. Он расстегнул несколько пуговиц на рубашке и стянул её за ворот, бросил на соседний стул. Мила мыла посуду, засучив рукава на рубашке в мелкую клетку из голубых и жёлтых полосок (почему-то она рассталась с утренней футболкой; может, заляпала краской?), и не обращала внимания на следователя. Тогда он взял стаканчик и подошёл к плите наполнить его горячим кипятком из чайника. Девушка заметила это и невольно взглянула на него.

— Ух! Сколько у вас всяких шрамов! Откуда они у вас?

— Это много длинных историй.

— А вы проведёте экскурсию для меня?

— Вообще, я этим не промышляю… Но об одном из них могу, так и быть, сказать пару слов исключительно для тебя. Выбирай сама о каком.

— Давайте о том чудном, который у вас на груди.

Мила продолжала мыть тарелки. Палашов рассмеялся, и она обернулась к нему.

— В чём дело?

— О-о, это очень личное. Сначала расскажи, откуда у тебя отметина возле левой брови.