Ванечка

Мимо ВДНХ, то есть, простите, ВВЦ… мимо разобранных на части мухинских рабочего и колхозницы… вниз по проспекту Мира, в сторону Института им. Склифосовского…

Сидя на заднем сиденье, Надя качала на руках плачущего Ваню.

– Сейчас, Ванечка, сейчас! Не плачь! Щас нас доктор посмотрит…

– А чё с пацаном? – спросил водитель через плечо.

– Не знаю, поносит… Тише, родной, тише… Сейчас к доктору приедем…

Водитель неожиданно свернул к тротуару и затормозил.

– В чем дело? – спросила Надя.

Водитель вышел из машины, обошел ее и открыл заднюю дверь.

Но Надя отпрянула:

– Нет! Я не выйду!

– И не надо. Дай ребенка глянуть. Разверни памперс…

Надя прижала Ваню к себе:

– А вы чё? Доктор, что ли?

– Я лучше доктора. Патологоанатом. Клади его, не бойся…

Надя недоверчиво положила Ваню на сиденье. Ваня орал и сучил ножками.

Водитель открыл памперс, посмотрел на фиолетово-коричневую жижу в нем. Одной рукой снял со своей шеи вафельное полотенце, второй умело поднял Ваню за ножки и подложил полотенце под памперс. А памперс вынул из-под обкаканного ребенка и понюхал.

– Ты ему сливовый сок давала?

– Нет. Что вы!

– Не ври! Понюхай! – Он протянул ей обкаканный памперс. – Нюхай, не бойся! Это ж твой ребенок!

– Да не давала я, клянусь!

– Ну, мне-то не заливай! – сказал водитель. – Я тридцать лет желудки вскрывал. Смотри, цвет какой…

Свернув памперс, он баскетбольным броском забросил его в мусорную урну на тротуаре. Затем, перегнувшись через сиденье, достал свою пластиковую бутылку с водой, умело поднял орущего Ванечку, обмыл ему спинку, попку и промежность. И сказал:

– Молодец, Иван! Хорошо кричишь! Легкие развиваешь!

Ваня умолк – то ли от воды и чистоты на теле, то ли от голоса водителя.

– Давай салфетку, подгузник, – сказал Наде водитель.

– Нету больше. Это последний был…

– Да? Думать надо, когда из дома выходишь!..

Водитель обтер Ваню одним краем полотенца, обернул его попку сухим краем и ловко закутал, как в пеленку. И приказал Наде:

– Все, вылезай. Вон аптека, купишь марганцовку и разведешь. С тебя десять рублей.

Надя, выйдя из машины, удивилась:

– Сколько?!

– А сколько ты думала?! Давай, давай! Неча детей рожать, если денег нет. У меня шесть внуков, и всех я кормлю.

Порывшись в своей заплечной сумке-рюкзачке, она отдала ему десять рублей.

– Держи, – передал он ей запеленатого в полотенце и разом заснувшего Ваню. – А в больницы не суйся – там одни рвачи остались.

Домой добирались в метро.

Надя стояла в конце душного вагона, все места были заняты, и пассажиры, обозленные кризисом на всё и вся, делали вид, будто не видят Надю с ребенком.

А Ванечка спал, устало уронив потную головку ей на плечо.

Поезд затормозил, радио сообщило:

– Станция «Улица 1905 года». Осторожно, двери закрываются!

В другом конце вагона появилась хлипкая пятнадцатилетняя нищенка с грудным ребенком, закутанным в тряпье. На груди у нищенки была картонка с надписью химическим карандашом: «ЛЮДИ! ПОДАЙТЕ ХРИСТА РАДИ! УМИРАЕМ ОТ ГОЛОДА!» Придерживая ребенка одной рукой, нищенка держала в другой руке железную кружку и молча шла по проходу.

Нищенке никто не подавал – кто делал вид, что спит, кто отгораживался газетой с заголовками о грядущем кризисе…

Надя смотрела на это во все глаза, и ее глаза встретились с глазами нищенки, которая, Наде казалось, шла по проходу прямо на нее, словно будущая судьба.

Поезд остановился.

– Станция «Беговая»…

Нищенка посмотрела на Надю и вышла из вагона.

– Осторожно, – предупредило радио, – двери закрываются.

За окном было по-июльски светлое ночное небо.

Ванечка спал в люльке рядом с Надиной кроватью.

Надя лежала в кровати, смотрела в потолок и беззвучно плакала, слезы катились из глаз на подушку. Затем отерла слезы, села, достала из-под подушки школьную тетрадку с карандашом, посмотрела на заложенную в тетрадке фотографию, вырезанную из цветного журнала, заложила ее в тетрадь и, пришептывая, стала писать на чистой странице:

Дорогой мой, родимый!
Если только бы мочь,
Если только бы мочь
Слать тебе телеграммы,
Чтобы мысли мои о тебе
Передать,
Ты бы горы скопил
Бумажного хлама,
Их не в силах —
Одну за другой разорвать…

Посмотрела в окно, пошептала и продолжила:

В день сто раз бы стучались
К тебе почтальоны,
Высыпали б мешки телеграмм на порог!
Сам начальник главпочты,
Пожалуй, поклоном
Нас при встречах случайных
Приветствовать смог!
Если ж ты, мой любимый,
Додумавшись, ими
Станешь печку топить
Средь зимы, в гололедь,
Без обиды твое я шептать буду имя —
Мне тебя хоть бы этим
Немного согреть…