Ваня, едем в Сталинград

Со временем он устроил в сарае столярную мастерскую с самодельным токарным станком по дереву и годами размеренно, не спеша улучшал, украшал дом: покрывал мансарду резьбой, достраивал уютную веранду, баню, возводил затейливый забор, сильно контрастирующий на фоне темных покосившихся соседских плетней. Находил в этой неспешной кропотливой работе смысл и удовольствие жизни.

Жена Нина копалась на грядках, готовила обед на тенистой веранде или, положив на лицо раскрытый журнал, дремала на солнце в сделанном им шезлонге, а он всегда что-то делал. Закончив одну работу, внимательно обходил свои владения и неизменно находил новое занятие.

Ближе к вечеру Нина звала его гулять. Он нехотя соглашался, откладывал инструмент и шел за женой с видом человека, который вместо важной работы вынужден отвлекаться на мелкое незначительное дело. Места вокруг живописные: лес рядом, через огород тропа тянется по клеверному лугу к самому озеру, небольшому, но чистому и глубокому. На берегу озера – деревянный причал, поставленный опять же Иваном Петровичем, о причал трется прогудроненным боком плоскодонка. Отдыхай и радуйся! Не изводи себя одной работой, не переделать ее всю!

– Смотри, Ваня, запоминай, это же счастье! – говорила жена, указывая плавным движением руки на озеро, лес, закатное солнце. Указывала так, точно дарила. – Этот вечер уйдет и никогда больше не повторится! Надо впитывать каждый момент! Как ты понять не можешь?!

Иван Петрович затаптывал окурок папиросы и нетерпеливо тянул жену обратно домой.

– Да что тут понимать? Завтра все то же самое будет! Разве что комарья поубавится. Видишь, стрекоз сколько вылупилось!

Иногда к ним приезжал Алексей, уже студент, взрослый парень, курящий при родителях, но до сих пор краснеющий при этом.

Иван Петрович немедленно приставлял его к какому-нибудь делу, но Алексей и дело поладить не могли. Топор соскальзывал из его рук, и становилось страшно, что сейчас он секанет себе по ноге, лопата теряла умение копать землю, вода из ведер плескалась, как живая, превращая тропинки между грядками в грязные лужи, а баня отказывалась растапливаться. Алексей виновато улыбался, и мать приходила к нему на помощь, уводила от возмущения отца, посылая из-за спины сына мужу выразительную мимику, мол, отстань уже от ребенка, пусть он отдыхает!

Много еще плюсов было в этом доме: и увитая плющом веранда с самодельными плетеными креслами-качалками, и огромный стол, за которым в былые времена могли разом собраться двенадцать человек, и фруктовые деревья, и виноградные лозы, плодоносящие в суровом, чуждом им климате на зависть и удивление деревенских. Однако обстоятельства… Обстоятельства выворачивали руки!

– Папа, Димке поступать нынче… мы не потянем институт, деньги нужны, – краснея и смущаясь, сказал Алексей, не показывая обиды на кукиш.

– Потянете, – отрубил Иван Петрович. – Люди после войны институты вытягивали, и вы сейчас вытянете. А нет, – старик обернулся к самому Димке, который тут же сидел на диване, долговязый, худой, с россыпью красных угрей по щекам, слушал внимательно и с неприязнью глядел на деда, – тогда пойдешь работать! Труд-то теперь не рабский, не на власть проклятую, а на себя свободного! Верно?…

К разговору о продаже дачи возвращались еще, но с тем же результатом. Переубедить старика было невозможно. С весны и до поздней осени он, считай, безвылазно жил там, пока деревенские улицы не переметало и пробиться на «Жигулях» становилось невозможным. Ездил и зимой, уже на электричке, проверял, все ли в целости. Топил баню, не спеша запаривал веник, досиживал первый заход, разогреваясь, а на втором поддавал так, что каменка начинала шипеть паровозом. Кряхтя от удовольствия, размеренными движениями начинал закидывать веник себе за спину, вытягивал на полке жилистые худые ноги, старательно прохаживался по артритным выпуклым коленям. Мысли после бани начинали течь плавно и умиротворенно. Думалось, что приходит момент окончательно перебраться сюда, поставить в доме хорошую печь и доживать век наедине с самим собой.

Все прошлое лето возил Иван Петрович с собой на дачу младшего внука Егорку, который подрос и для этих поездок, и для разговоров. И дед, и внук получили тогда от общения огромное удовольствие и сильно сдружились. Оба с нетерпением ждали теперь нового дачного лета, но из-за недуга Ивана Петровича сезон все никак не мог нормально начаться.

Аргументы продажи, стоило Ивану Петровичу занемочь, быстро замаскировались в заботу. Пришла пора – он, несомненно, нуждается в лечении и покое, так кто же, как не родные, должны настоять на этом? Какие дачи? Какие поездки? Нельзя же в таком возрасте так наплевательски относиться к себе! Другие старики чуть прижмет – из поликлиник не вылезают, сразу на прием бегут, обследуются, а его в больницу силком не затащить, да еще и курит по пачке «Беломора» в день!

Иван Петрович отбивался от этих разговоров почти с яростью.