К своему стыду я про наш экспедиционный корпус дома ничего не читал и не слышал. Не знал, что такой и был. В школе про него не говорили, в институте — тем более. Что там и как было — такой информации у меня не имелось. Вывезет бригады в Россию Временное правительство, не вывезет — для меня тёмный лес. Но, что-то мне подсказывало — едва ли.
Прибывший был полной противоположностью первому представителю Временного правительства. Высокий. Худой. Серый костюм — изрядно поношен. На голове — кепка. Никаких тростей с серебряными набалдашниками…
— Едва ли нас домой отправят, — Рязанцев, оказывается, разделял моё мнение.
— Едва ли… — кивнул ему я. — Но, послушаем, коли уж пришли.
Рапп, такова была фамилия стоявшего сейчас на трибуне, начал сразу с обвинений.
— Нежелание воевать на французском фронте — это предательство, бунт. С такими частями Временное правительство поступает как с изменниками родины…
В солдатских рядах началось шевеление, люди друг к другу поворачивались, матерочки посыпались…
— Подобные части разоружают и посылают на принудительные работы, как недостойные носить оружие…
Не такое думали солдаты услышать. Совсем не такое.
— Это изменники, а не революционные солдаты…
В солдатских рядах уже переговаривались в полный голос, несколько раз свистнули.
— Что я и говорил, Иван Иванович… — бригадный интендант поправил фуражку.
— Да, Никифор Федорович, не того солдаты ждали…
Между тем Рапп закончил своё выступление. Его место занял председатель солдатского комитета.
— Не того мы хотели… Ваше Временное правительство продолжает вести царскую политику и проповедует войну до победного конца. Мы воевать не будем! Не хотим защищать интересы помещиков и капиталистов, и их правительство! Довольно проливать кровь!
— Правильно! Правильно! Правильно!!!
Это уже неслось из солдатских рядов.
— Домой отправляйте!
— Домой!
— В Россию!
Глоба, так звали теперь занимавшего трибуну, поднял руку.
— Я предлагаю обязать представителя Временного правительства добиться от французского правительства немедленной отправки русских войск на родину. Второе — поручить господину Раппу от имени всей бригады заявить французскому правительству, что русские войска категорически отказываются идти на фронт, и заявить также, что оружие, залитое нашей кровью под Бремоном и Курси и окупленное смертью наших братьев в бою, мы не сдадим, а вернемся с ним в Россию.
Сказанное было поддержано одобрительным гулом.
Представитель Временного правительства пытался ещё что-то сказать, но его никто не слушал.
Рота за ротой начали уходить с плаца. Через несколько минут там не осталось ни одного солдата, только офицеры стояли у трибуны.
Ещё через три дня опять собрали всю бригаду.
Генерал-майор Занкевич на этот раз был краток и решителен.
— Солдаты! Сегодня утром мною был получен приказ за подписью главковерха Александра Федоровича Керенского. Временное правительство приказывает всем штаб- и обер-офицерам бригады, всему низшему командному составу и всем её солдатам безоговорочно подчиняться всем моим распоряжениям, как представителя русских войск во Франции. Все офицеры и солдаты, которые выполнят мои распоряжения, будут считаться верными Временному правительству. Все остальные немедленно признаются бунтовщиками и изменниками. На основании этого приказа я предлагаю: в двадцать четыре часа всем войскам, верным Временному правительству, оставить лагерь Ля-Куртин и выступить во вновь назначенный для русских войск лагерь Фельтен, в двадцати километрах от Ля-Куртина. Все, кто после указанного мною срока останется в Ля-Куртине, будут объявлены вне закона. Никаких разговоров по этому приказу я открывать не разрешаю. В вашем распоряжении двадцать четыре часа, и каждому предоставляется право самостоятельно решить — или подчиниться приказу главковерха или остаться здесь. Командиры отвечают за вывод своих частей…
Сказав это, Занкевич сошел с трибуны, сел в свою машину и уехал.
— Иван Иванович, что-то теперь и будет? — Рязанцев вопросительно посмотрел на меня.
— Думаю, Никифор Федорович, что ничего хорошего…
Глава 28 Кто в Фельтен, а кто и остался
Вот и ещё один день прошёл…
Когда я с плаца в лазарет вернулся, меня там ожидал пациент.
Прапорщик. Фамилия у него ещё такая интересная — Окаевский. Почему я фамилию прапорщика запомнил? Земляк он Василия Сабанцева. Нашего знаменитого великана-знаменщика. Василий — вятский, и прапорщик — вятский. По Василию я его фамилию и запомнил.
Кстати, сам Василий у дверей в лазарет стоял, когда я в него входил. С ноги на ногу переминался. Я ещё подумал, что он тут делает? Заболел старший унтер? Сейчас мне понятно стало — земляка он сюда проводил. Беспокоится. Ну, это — понятное дело. На чужбине, земляк — как близкий родственник.
— Что с Вами случилось? — задал я вопрос офицеру.
— Плохо что-то мне доктор… В горле всё заложило, кашляю.
На дворе лето, а у него горло заложило… Кашляет ещё. Ну, сейчас посмотрим земляка знаменщика…
Так, на испанку не похоже. Это — главное. Ну, а горло я ему сейчас полечу…