Ванька и не фашист (СИ)

Он накрошил на полу немного сухарей, и зверек тут же выбежал из укрытия. Съев несколько кусочков, подбежал к Ванькиной ноге и осторожно понюхал. Мальчик присел на корточки, бережно взял мышонка в руку и сунул себе за пазуху. Маленькие лапки защекотали бока, но скоро Семенчик пригрелся и затих. Ванька схватил приготовленный кувшин, другой рукой взял сверток с сухарем и выбежал из дома.

Бабки все еще не было, и мальчуган быстро засеменил в сторону леса, периодически оглядываясь назад через плечо.

Герхард сидел на прежнем месте и еще издалека Ванька заметил, что он яростно колотит наручниками по металлической трубе, к которой был пристегнут. Заметив приближающегося мальчика, он перестал греметь и удивленно уставился на кувшин молока. Затем посмотрел в глаза и как-то скривился. Ванька не сразу понял, что с тем происходит. Только когда немец откровенно заплакал, мальчишка сказал:

— Дядя, не плач. Я тебе молоко принес. И хлеб. А еще я друга своего принес! Его Семенчик зовут! Он маленький, но очень умный. И еще у него хвостик есть.

Ванька положил сверток на борт, взял палку и пододвинул его к немцу. Тот продолжал плакать, утирая слезы плечом. Следом за свертком последовал кувшин, однако тот оказался не устойчивым на грубо отесанных досках борта грузовика, и чуть не упал. Часть молока выплеснулась наружу, и Ванька решил передать кувшин самостоятельно. Вскарабкался на борт, поднял кувшин и медленно подошел к плачущему мужчине. Тот удивленно смотрел на мальчика. Немного посомневавшись, он продел одну руку так, чтобы труба оказалась около его локтя, и протянул навстречу скованные металлом руки.

Малыш сделал еще один шаг и передал кувшин. Немец, все еще глядящий с сомнением на мальчугана, перестал плакать. Затем бережно принял гостинец и жадно отпил сразу много.

— Danke, Baby. Спасиебо, малишь.

— Пожалуйста, дядя, — беззаботно и даже как-то буднично ответил Ванька, — Если бабка узнает, она меня лозиной выпорет. Я ей про тебя ничего не рассказывал. Только Семенчику рассказывал. И еще Любаше расскажу, когда она к нам придет.

Вдруг, Ванька спохватился. Он сунул руку за пазуху и очень аккуратно извлек оттуда Семенчика. У того были заспанные глазки, но когда он увидел незнакомую обстановку, то тут же прижался всем тельцем к маленькой Ванькиной ладошке и заметно задрожал.

— Это Семенчик! — деловито сказал мальчуган, — Он просто мышонок. Но я с ним дружу. Можешь его взять. Он совсем не кусается. Хочешь?

Немец, вдруг, просиял улыбкой и нерешительно протянул руки. Выставил вперед указательный палец и осторожно погладил мышонка по спинке.

— Сиемиеншик.

Ванька рассмеялся. Ему было забавно слышать, как взрослый дядя говорит, так, словно он совсем маленький.

— Какой еще сименшик? — заливался мальчишка, — Семенчик! Ну?

— Съемйоншик, — чуть лучше выговорил немец и вопросительно уставился на мальчика.

Тот деловито покачал головой и резюмировал:

— Ну, уже немного лучше. Но надо тренироваться.

Видимо, Ванькин тон убедил Герхарда в правильности произнесения имени мышонка и он довольно повторил:

— Съемйоншик. Уанка и Съемйоншик. Ausgezeichnet! Угу?

Постепенно знакомство переросло во взаимный интерес. Ванька с удовольствием щебетал, рассказывая немцу о своей жизни. О любимом дереве, о Любане, о глухой бабке и убитой маме. О папке, который в самом начале войны ушел на фронт, но до сих пор не прислал ни одного письма. Рассказал, что видел вчера много немецких танков и сильно их испугался. Он рассказывал все, чем так давно хотел поделиться хоть с кем-нибудь. Герхард с интересом слушал, как крошечный русский малыш делится с ним, видимо, какими-то сокровенными вещами. Он слушал, участливо кивал головой и иногда улыбался, хотя ни слова не понимал из того, о чем тот старательно щебечет.

Затем пришла очередь немца. Он старался подбирать понятные Ваньке слова, помогал жестами, но получалось все равно не понятно. Тогда Герхард попросил подать ему его сумку и достал из нее какую-то потертую тетрадь. В ней были рисунки, сделанные простым карандашом. Но то, как реалистично выглядели на них люди, его просто поразило! У бабки были старые фотографии. Папины, мамины… Но он никогда не видел настоящих портретов, нарисованных обычным карандашом. Герхард показал один из них и что-то сказал по-немецки. С тетрадного листа на них смотрело улыбающееся, пухлощекое лицо какого-то мальчугана. На вид ему было не больше лет, чем самому Ваньке. А присмотревшись повнимательнее, стало заметно, что мальчик этот сильно похож на Герхарда.

— Это твой сын? — удивленно спросил Ванька.

— Sohn! — радостно воскликнул немец, — Klaus! Sein Name ist Klaus!

— Клаус?

— Да! Да! — продолжал радоваться Герхард.

Затем он перевернул страницу и показал портрет очень привлекательной женщины, в волосах которой был вплетен маленький цветок.

— Sabine. Meine Frau. Verstehst du? Ehefrau.[8]

— А! — догадался Ванька, — Это его мама, да? Мама Клауса!

Почему-то немец снова заплакал. Он закрыл тетрадку и тихо сказал:

— Es tut mir leid, Baby. Verzeih mir.[9]

— Ты за ними скучаешь, да?