Ванька-ротный

В душе у меня было много за и против. Ведь врет мерзавец! А с другой стороны, этот хоть не агитирует нагло. Как тот, что стоял на крыльце. Что собственно изменилось за эти двое суток? Почему на его появление с мешками мы реагируем и судим так строго. Мимо того оратора солдаты прошли понуро и молча, а тут одного моего слова хватит, чтобы он схлопотал себе пулю в живот. Мы наверно за эти тяжелые сутки другими стали. А может всё это правда, как он говорит? Детишки и жена больная дома. Немцы придут кормить их не будут. Мука на складах сгорит. Не сгорит, так немцам достанется. Я посмотрел в сторону города над ним висело чёрное облако пепла и дыма. Наказывать его вроде и не за что. Лошадь с телегой забрать? Пулемёт и патроны солдаты несут на себе. Придём с телегой к своим, скажут барахолились. Нет, телега и мука нам не нужна.

— Ладно! Отпустите его! Пусть едет домой!

Старшина вопросительно посмотрел на меня. Я понял, что он хотел иметь телегу, но я отрицательно покачал головой. Старшина глубоко вздохнул, отпустил удила лошади и почесал недовольно за ухом. Солдаты расступились и мужик, не веря своим ушам и глазам, тронул слегка вожжой свою лошадёнку и она, качнув телегу, медленно пошла по дороге.

Отъехав метров пятьдесят, мужик взмахнул кнутом и, нахлестывая свою лошадёнку с ещё большим остервенением и злобой, вымещая на ней свой животный страх и досаду, громыхая по мостовой и подскакивая на ухабах, галопом помчался вперёд. Вот он в последний раз громыхнул на повороте и скрылся из вида.

Спустя некоторое время мы перешли железнодорожную насыпь в одну колею. Когда-то здесь на Кувшиново мы эшелоном проехали мимо Ржева. Железная дорога и большак сходятся здесь в открытом поле, как две невысокие насыпи равной ширины. А кругом ямы, канавы и поросшие сорной травой кочки. Место переезда уложено деревянными шпалами. Но здесь нет ни сигнальной будки, ни полосатого шлагбаума. Вот собственно и вся примечательность этой точки на земле.

Пройдя несколько километров по открытой местности, мы оказались у развилки дорог. Прямая и мощёная уходила на восток к Старице. А другая, грунтовая улучшенная, шла на север в направлении Торжка.

Пройдя ещё с километр, солдаты остановились. Мы со старшиной шли сзади, и я ускорил шаг, чтобы выяснить, в чём там дело.

В канаве у дороги лежал убитый солдат. Это был первый мертвый, которого мы видели. Он был в солдатской шинели, без оружия, лицо его успело значительно потемнеть. От него шёл слабый запах мёртвого тела. Мы прекрасно знали, что идём по дороге последними. За нами следом могли идти только немцы. Но копать могилу для убитого никто из солдат не хотел. Отрыть могилу, засыпать тело землей, отдать погибшему солдату последний долг, каждый был обязан. Так рассуждал я. Я стоял, ждал и смотрел на своих солдат, умудренных опытом жизни, и молча ждал их ответа. Если однополчане и товарищи по оружию бросили его в канаву у дороги, то почему идущие сзади чужие солдаты должны подбирать и хоронить убитых и павших от ран.

— Не всё горе переплакать и не всё протужить! — изрёк кто-то из солдат, и все поняли, что хоронить не наша забота.

— Задерживаться на открытом месте опасно, — сказал кто-то.

— Немецкие самолёты вот-вот налетят! — добавил второй.

— Хорошо, что мы все на ногах! — подхватил третий.

— Ну ладно! Заныли! — сказал я и отвернулся в сторону.

Я не знал, что делать и как поступить. Я стоял и думал о нормальных людских отношениях, которых явно не достаёт у моих солдат.

— Ваши трупы, — сказал я, — Будут вот так же валяться поверх земли! — Ну, что? Будем хоронить солдата!

Я думал, что мои слова подействуют на них. Я повернулся к ним лицом, посмотрел им всем в глаза, но в ответ увидел тупое безразличие и нежелание прикасаться к трупу. Они хотели поскорей отсюда уйти. Я уступил им, но сделал по-видимому плохо, что поддался их взглядам на жизнь.

— Ну что ж! Пошли! — сказал я, и мы зашагали по дороге.

На пути нам попалась деревня. Вероятно, это была та самая Тимофеево, о которой нам говорила старуха в доме с лампадами. Но деревня оказалась пустая, спросить было не у кого, и мы прошли её, не задерживаясь.

Дорога на север всё время забирается вверх. Она уходит от нас к горизонту. Ржев, как я помню, стоит на отметке 158 береговой полосы, а дорога на север переваливает водораздел, где берут начало небольшие притоки Волги. Торжок находится на той стороне водораздела.

От Ржева, считай, мы отошли километров двадцать, солдаты поглядывают на меня, не сделаю ли я привал. Дорога делает крутой поворот, мы обходим небольшое болотце и за бугром видны уже крыши домов. Как я после узнал, это была деревня Зальково.

Входим в деревню, повсюду стоят повозки санитарного обоза. Лошади привязаны за деревья и заборы, слышно, как они позвякивают удилами и щипят траву, телеги изредка поскрипывают чуть дергаясь вперёд. По всему видно, что обоз пришёл сюда накануне ночью.