Ванька-ротный

Но командир полка не хотел больше брать на себя провалы, срывы и потери. Им нужен был рыжий стрелочник, который отвечал бы при нужде за это. После каждого провала нужно давать объяснения. (Вот и решил он закрутить всё вокруг полковой разведки. Они специалисты разведчики, они несут потери, суются не туда, не могут взять без потерь языка). После серии срывов ребята идти на бугор за языком отказались. Вопрос стоял так, или очередной провал или массовый отказ. Я видел, что это назревало. Штабные дивизии вопросы разведки решали просто. Готовили (составляли) приказ, подписывали у начальника штаба дивизии, спускали его в полк, назначали срок, а потом хоть не рассветай. Люди шли, погибали и за это никто не отвечал. Командир полка искал возможности как-то оправдать происшедшие срывы. Он, как всегда надеялся на авось. Мне дали три дня сроку на подготовку, чтобы я с ночи с 26 на 27-е на участке, севернее Бондарей взяли языка. Тянуть было больше нельзя. Я дал слово ребятам, что вот так мы идем последний раз. И вот наступила ночь, когда мы встали и пошли на позиции немцев. Кругом было тихо.

|Ничто не предвещало, что немцы чем-то встревожены и поджидают нас|. Группа прикрытия первой вышла вперед, таков в разведке закон. Она легла под немецкой проволокой у проходов. Мы с Сергеем отошли несколько назад и легли в воронку в метрах двадцати от группы прикрытия. Отсюда хорошо было видно и вправо и влево |и вперед|. Мы лежали в небольшом углублении и ждали, когда мимо нас к проходу пройдет группа захвата. Мелкий снег щекотал лицо, я морщился, смахивал его с лица варежкой и смотрел по сторонам. Но и эта наша вылазка не увенчалась успехом. При подходе на исходную группы захвата, немцы неожиданно осветили ее с двух сторон. Одна за другой полетели осветительные ракеты, и тут же немцы открыли пулеметный огонь. Мы потеряли сразу двух разведчиков |из группы захвата|. Через минуту по нейтральной полосе обрушился шквал огня. Пути отхода |к своим| нам были отрезаны. Стрельба продолжалась до самого утра. А наша артиллерия как всегда |скромно| молчала. Весь день мы пролежали в снегу под пулеметным и минометным огнем. Нельзя было повернутся на бок |даже шевельнуться|. Еще два разведчика получили ранения. На следующую ночь оставшимся в живых и раненным удалось выползти к своим. Мы действовали по приказу и провал мог произойти в любой момент, потому что место (не) было (как следует изучено) для поиска не подходящее. Я сделал вывод, что мы сами (идиоты) дураки. Заставить ребят пойти на смерть, ради чего? Для отчета, который потом составит наш полковой, чтобы доказать, что полк ведет бои местного значения, что он руководит активной обороной? На потери и на солдат ему наплевать. Его больше заботило, что и как скажут сверху? Я понимаю, когда на смерть пустили штрафников. Их специально готовили и отобрали смыть кровью свои преступления. А почему добровольцы разведчики должны идти на смерть, как штрафники? Ради кого они должны лезть под пули, чью славу они своей кровью обмыли?

Очередные наши потери и срывы выводили ребят из себя. Убитые товарищи угнетали. Нужны не дни, а недели (отдыха), чтобы ребята пришли в себя. Людям нужно время, чтобы разобраться в своих делах (и мыслях). Не успели мы вернуться, нас опять гонят за передовую. Какая-то горячка у наших штабных из дивизии и у нашего командира полка. Они снова от нас требуют языка. Ни дня ни отдыха, ни минуты покоя. Иди под пули и под проволокой ложись. Я понимаю, когда нужно проделать что-то рискованное, но при этом есть шанс остаться живым. А тут, просто иди, лезь напролом, потому что так надо ради прихоти какого-то (прохвоста) майора.

— Разведка дело добровольное — отвечаю я когда командир полка начинает орать на меня |и сыпать угрозы|. — У меня заявления всех ребят о переходе в пехоту! Полковой разведки больше нет! Мне надоели ваши наскоки! После такого разговора вышестоящие инстанции успокоились (заткнулись). Несколько дней нас не трогали. Дали нам выспаться и прийти в себя. Дня три спустя, ползая в нейтральной полосе, я (обнаружил) обратил внимание на отдельный окоп, расположенный в глубине немецкой обороны. Окоп как окоп! Он прикрывал открытый участок низины, |где нельзя было рыть землянки и окопы|. В окопе, как потом мы выяснили (узнали), сидели два немца. Один светил ракетами (низину), другой стрелял по низине из пулемета. Вот, подумал я, подходящий окопчик. Прикажи сейчас командир полка выкатить пушку на прямую наводку, ударь по окопу осколочным, и одного пулемета и двух немцев нет. Но разве он решится на это? Вдруг немцы нашу пушку тут же подобьют. У нас пушки прячут в тылу.