Ванька-ротный

Немец больше не стрелял. Деревня ещё горела. Нужно отметить выдержку Ахрименко. Во время обстрела он на участке остался со своим расчётом один, несмотря на то, что пехота сбежала. О нём даже напечатали в боевом листке.

К 30 ноября солдатские окопы и отдельные ячейки были соединены общим ходом сообщения. Мы прошли серьёзные испытания огнём и научились долбить мёрзлую землю лопатами. Нельзя бесконечно испытывать судьбу, полагаясь только на совесть солдата. Нельзя попрекать человека за старые обиды и грехи |, держать его в страхе|. Запреты и строгости были отменены, старые проступки и обиды были забыты.

Жизнь офицера роты на войне, это последняя инстанция, куда сыпятся приказы и распоряжения. В руках батальона и полка солдат нет. Для них существует только "Ванька ротный". А у ротного, что ни солдат, то свой склад ума и характерец. Каждому солдату своё давай! У командира роты, — солдат вот где сидит, и я пальцем щёлкал по горлу!

Теперь я вспомнил, как перед наступлением на эту деревню, по распоряжению полка нас несколько раз перегоняли с места на место и каждый раз заставляли рыть новую траншею[82]. Тогда я возмущался, а зря! Видно мало раз мы проделали эту работу, раз Черняев по моему приказу отказался долбить мёрзлую землю. Получилась досадная осечка.

А солдата нужно приучить, ко всему на войне. Нагнулся к земле, припал на колени от пули, рой себе ячейку, где бы ты не стоял.

Глава 7. Переход в наступление

Декабрь 1941 года

Смена дивизий. Обмундировка в лесу. Переход вокруг Калинина. Деревня Поддубье. На рассвете 5-го декабря. Деревня Горохово. Пятая рота берёт с хода деревню Губино. На опушке леса. Совхоз Морозово. Мы отрезаны от своих. Переход через железную дорогу. Гибель разведчиков. Наступление на станцию Чуприяновка.

В ночь на 1 декабря сорок первого года в расположение роты прибежал батальонный связной. Я в это время ходил по траншее и проверял несение службы ночным нарядом. Связной нагнал меня в узком проходе траншеи и навалился на меня. Он поднялся на цыпочки, вытянул шею и, дыша мне в лицо, таинственно сообщил:

— Товарищ лейтенант! Вас срочно вызывает комбат!

Я не люблю, когда мне дышат в лицо и изо рта дышащего ударяет неприятный затхлый желудочный запах. У меня появляется желание оттолкнуть его, а он всё ближе лезет ко мне и дышит на меня своей отрыжкой.

Он солдат. Толкать его без видимых причин вроде нельзя. А я не переношу и не могу терпеть, когда мне вот так лезут и дышат.

Связь работает. Могли бы и по телефону сообщить о вызове, — думаю я. Не обязательно гонять солдата по такому поводу. Здесь что-то не так! Опять какую-нибудь разведку боем провернуть задумали.

— Вас срочно вызывает к себе комбат! — слышу я голос солдата и чувствую противный запах у него изо рта.

— Ладно приду! — отвечаю я и отворачиваюсь от него в другую сторону.

Но ему неймётся и он опять забегает наперёд.

— Комбат велел мне вместе с вами к нему идти.

— Комбат? — переспрашиваю я, и отворачиваюсь от него.

|- Отойди от меня на десять метров и ближе не подходи!|

Комбат у нас новый. Старшего лейтенанта, что был на Волге, давно уже нет. После суда он сразу исчез, а куда он девался, никто не знает. Был человек и пропал!

Иду вдоль траншеи, ищу ординарца. Он должен быть где-то здесь, в солдатской ячейке. Пошёл навестить своих ребят.

Я трясу его за плечо. Он присел на корточки и спит непробудным сном. За день набегался, намаялся, присел и заснул.

— Вставай, собирайся, пойдём в батальон!

— Забеги к Черняеву, скажи, что я ушёл в батальон. Он останется за меня!

— Догонишь бегом! Я на тропе подожду у обрыва!

Я иду по траншее и на повороте вылезаю на поверхность земли. Посыльный из батальона следует за мной сзади. Мы медленно подвигаемся по снежной узкой стёжке к обрыву |утоптаной и вдавленной в снег тропинке|.

Иду по тропе не торопясь, а связной мне наступает на пятки.

— Я тебе дистанцию велел держать!

Он большее время проводит в тылу. И когда попадает в траншею, старается поскорей убежать с передовой. Все бояться переднего края. На передке сейчас тихо, немец не стреляет. А страх у него всё равно по спине ознобом ползёт. К снарядам и к передовой нужно привыкнуть!

Но вот за спиной у связного я слышу сопение моего ординарца. Я его на расстоянии по дыху определяю. Дышит он часто, а запаха изо рта у него нет. Поворачиваюсь, спрашиваю, — Видел Черняева?

— Передал, как вы сказали!

Я прибавляю шаг, и мы быстро спускаемся с обрыва, идём по пологой долине и наконец подходим к реке. К той самой, от которой мы когда-то цепью пошли на деревню |о которой сказано: "И ель сквозь иней зеленеет, и речка подо льдом блестит!"|.