Ванька-ротный

Я рассчитал так: если немцы ночью подойдут и откинут дверную защелку, то всё сооружение с грохотом обрушиться на них и мы, услышав грохот, вовремя сумеем вскочить на ноги. Но я почему-то надеялся, что немцы ночью в город не подойдут и всё обойдётся без грохота. Ведь мы тоже шли по улице и не лезли в каждой запертый дом.

Я махнул рукой и подал команду — «Отбой!». Солдаты были довольны, что никого не поставили в караул.

Старшина устроился на диване, а мне, как старшему по званию, отвели двуспальную кровать, покрытую белым коньёвым одеялом.

— Он у нас один! — сказал старшина. — Пусть последний раз поспит на перине! Когда ещё вот так придётся ночевать?

Я положил в ноги шинель, чтобы не испачкать сапогами белое одеяло, сбросил на пол гору пуховых подушек и велел их разобрать солдатам. А сам, не раздеваясь, повалился в кровать.

Постель была мягкая, и я провалился в перину. Вздохнув один раз глубоко, я закрыл глаза, и передо мной снова засветились и замигали свечи и лампады. Там, среди богомолок, как я тогда успел заметить, не все были старые и сморщенные, как старухи. Я увидел среди них одно чистое и гладкое лицо. из-под чёрного платка видны были округлые щеки. Она хотела повернуть голову и посмотреть на старшину, но на неё тут же шикнули, она послушно согнулась и затерялась среди чёрных платков.

«Разрешите, товарищ старшина, я им пальну из винтовки?», — перебирая в памяти, вспомнил я голос солдата, и тут же заснул.

Война — это не игра и не забава. Война — это страшное горе, для многих тысяч и миллионов людей. Лично для нас этот период войной ещё не начался. Мы отступали и не испытали тогда на себе нечеловеческих лишений, страданий, несправедливости, мук холода и голода, смертельной тоски и настоящего страха, вшей, крови, и самой смерти. Всё это придёт потом и для каждого в разное время. Для одной солдатской жизни хватит недели, для другой несколько месяцев, а на плечи третьей смертельный груз ляжет на весь последующий период войны — «Каждому своё!». |— как изрекли крылато немцы на воротах Бухенвальда, хотя| Мы до сих пор держались друг друга и шли все вместе.

Я рассказал только то, что сам пережил за эти дни. В памяти свежо сохранились и все последующие дни войны.

Мы договорились со старшиной встать пораньше. Нужно было после ночи осмотреться кругом. Нам в городе оставаться нельзя. В любой момент может измениться ветер и перекинуться пламя. К окраине могут подойти немцы с танками.

Ночью они в город не пойдут. Для танков и машин пылающие узкие и кривые улицы опасны. У нас тоже нет уверенности в себе. Мы не знаем обстановки и у нас нет карты. Мы не знаем, где находятся наши войска и куда нам следует идти. У нас нет перевязочных средств, если кого из нас ранит.

Солнце уже встало, когда я открыл глаза. Утро было тихое, но какое-то тревожное. Над городом неподвижно стояла черная туча дыма, и только часть окраины была освещена. Дышать было легко, но в горле першило, был осадок и запах вчерашней гари.

Спустив ноги на пол и сев поперёк кровати, я окинул комнату взглядом. На полу вповалку спали мои солдаты. Откровенно говоря, спать поверх перины было и душно, и жарко. В лицо лезли какие-то кружева. В молодости я спал на деревянном сундуке, в армии приучили к жесткому настилу из досок и солдатскому матрасу. А пружинная кровать с периной мне была совсем ни к чему. Солдаты мои наверно подумали, что я на ней отдохну по «барски», а мне на ней было не по себе.

Через раскрытое окно с улицы я услышал раскатистый голос петуха. Вот кто разбудил меня своим райским пением!

Старшина уже встал. Он стоял у раскрытого окна и курил папироску. Он был задумчив и смотрел куда-то вдаль. Он по-видимому давно не спал, и будить меня не собирался.

— Сам уже на ногах! А меня почему не разбудил? — сказал я, подходя к другому открытому окну.

— Уж очень вы сладко спали, товарищ лейтенант! Смотрю, даже нос у вас вспотел. Видно от удовольствия!

— На этой перине не отдых совсем, нательная рубашка и та влажная. Что там в городе? Где немцы?

— В городе тихо! Немцев на улицах нигде не видать! Вон куры с петухом копаются в земле под забором.

Я сел на подоконник, взялся рукой за верхнюю перекладину рамы, откинулся спиной наружу, на улицу, и стал смотреть на освещенную часть города. Я не узнал ночную темную улицу, по которой мы сюда накануне пришли.

— Как изменилось всё! — сказал я старшине.

В темноте эта улица казалась узкой и тесной. Старшина продолжал смотреть куда-то вдаль и на мои слова ничего не ответил. О чём он думал?

Вчера улица мне казалась зловещей, чёрной и мрачной. А сегодня я увидел в окно зеленый простор, залитый солнечным светом. Дома, мостовая и внутренние дворики, обнесенные глухими заборами, теперь были не серыми и совсем не такими тесными, а даже наоборот, светлыми и вполне живописными. Я долго смотрел вдоль улицы и поверх крыш домов, на заборы и узкие тротуары, на редкие покосившиеся чугунные столбы фонарей.