Ванна

Еще нет одиннадцати – дискотека грохочет на всю округу, сверкает убогой цветомузыкой. Вся дискотека, собственно, – крохотный, ограниченный четырьмя столбами пятачок перед баром. Рядом установлены несколько пластмассовых столиков и стульев. С той стороны раздается визг: юные соотечественницы последовательно опустошают бар, машут руками, виснут на отельной обслуге – крепких южных мачо с масляными физиономиями и уложенными гелем прическами. Те, на которых не виснут, исподтишка снимают происходящее на телефоны, через блютус обмениваются друг с другом особо колоритными сценками, со смешками комментируют.

Марина молчит и рассеянно улыбается чему-то своему – может, просто не слышала? Виктор повторяет вопрос.

– Ничего страшного, думаю, ерунда, – она продолжает наблюдать за дискотекой, и его настораживает легкость ее интонации. – Какой-то гул в ногах, такое уже было в детстве, сейчас вспоминаю. Быстро прошло. Не обращай внимания.

Однако на третий этаж, в номер, Марина поднимается все еще с трудом, ноги подкашиваются, и Виктору снова приходится ее придерживать. Добравшись до номера, она с облегчением валится на кровать. Следующий день – базарный: всю ночь под окном гремят, ставят за оградой отеля торговые палатки, разгружают машины, и Виктор долго не может уснуть, то и дело выходит курить на балкон.

С утра оказывается, что с Мариной все в порядке, но она сама говорит, что нет никаких сил идти к морю. Вместо этого они спускаются к возникшему за одну ночь, как в сказке, базару и устраивают маленький шопинг: смотрят дешевый текстиль, покупают дурацкий рахат-лукум в коробках, турку, банное мыло, Марина настаивает на магнитике и большой ракушке, с крепкий мужской кулак. Потом целый день валяются в номере, щелкают каналами, читают, выходят только в столовую. О вчерашнем молчат. Виктор томится: чужое, все чужое и неинтересное, что он здесь делает?

За остающуюся до вылета пару дней они еще трижды успевают сходить на пляж, и странное Маринино недомогание каждый раз повторяется, правда, уже без падений, просто слабость в ногах, некоторое пошатывание. Виктор строго-настрого запрещает ей заплывать за конец скалы – той, с которой турки закидывают удочки: не хватало еще, чтобы вдали от берега у нее отнялись ноги, кто ее тогда успеет спасти?

– Но в воде я себя прекрасно чувствую, – робко парирует Марина.

Потом – подъем ни свет ни заря, двухчасовой трансфер до аэропорта, паспортный контроль, бойкая очередь на регистрацию рейса, невкусная пицца и дорогущее пиво в транснациональной сетевой забегаловке. Когда “Ил-86” садится в Шереметьеве, Виктор вместе со всеми искренне аплодирует экипажу и крепко сжимает Маринину ладонь. За последние дни он привык к постоянному волнению за жену, к невротическому слежению за каждым ее шагом, и когда они выходят из салона, пропускает ее вперед, чтобы тут же в случае эксцесса прийти на помощь. Никаких эксцессов не происходит, Марина уверенно спускается по трапу. Виктор свободнее вдыхает воздух родины, он уже готов списать ее недомогание на турецкий климат, гормональный сбой, чуть ли не на смену часовых поясов, и вообще хочет поскорее выветрить все это из памяти. Из экономии такси не берут – доезжают до Речного вокзала на автобусе, пересаживаются на метро, из метро в маршрутку.

Завтра воскресенье, еще не на работу. До полуночи в их новой квартире льется по “икейским” бокалам красное вино, они под шипение сковородки обсуждают, как поинтереснее обставить квартиру, жмутся друг к другу, а глубокой ночью Виктор просыпается от какого-то странного ощущения. Он проводит рукой по простыне: точно, мокрая. И запах, приторный и одновременно солоноватый. Косится на Марину: та лежит на спине, неестественно широко раздвинув ноги, и тихо посапывает. У нее энурез? Вот еще новости... Виктору спросонья приходит в голову абсурдная мысль, что как-то так должны пахнуть околоплодные воды. Он отодвигается на самый краешек дивана, подальше от мокрого, и вот ему уже снится: Марина приезжает из роддома со свертком, но не хочет показывать ребенка, прячет его, и когда уходит в туалет (мощный звук струи раздается на всю квартиру, лезет в уши), Виктор тайком подбирается к свертку, разворачивает – и отшатывается. Из-под пеленок и одеял на него смотрят круглые рыбьи глаза, огромная рыба пульсирует жабрами, жадно заглатывает воздух.

Он встает рано, понуро идет варить кофе, а когда просыпается Марина, из деликатности помалкивает. Та за завтраком виновато отводит взгляд, потом, стараясь быть незаметной, проскальзывает с бельем в ванную, полощет его руками, поспешно развешивает на балконе. Виктор механически отмечает про себя, что к списку срочных трат надо добавить стиральную машинку. Сколько всякого барахла им еще понадобится, одно другого нужнее…

Ближе к вечеру Марина говорит, что хочет принять ванну, и после отразившихся на лице колебаний добавляет дрожащим голосом:

– Прости, я ночью… Ужас! Ты меня теперь не разлюбишь?