Ванна Архимеда: Краткая мифология науки

Главное отличие Нобелевской премии от всех прочих в том, что она наиболее щедро дотируема. В самом начале ее существования, в 1901 году, предполагалось, что она составит примерно 200 тысяч франков, но благодаря умелым действиям управляющих Нобелевским фондом премия достигла своего нынешнего уровня. Далее, неподкупность жюри, связываемая также с политической нейтральностью Швеции, считается — справедливо или нет — вне подозрений. Наконец, ежегодное избрание чемпионов мысли замечательно тем, что уже само по себе служит свидетельством безостановочного прогресса в познании и магическим образом соединяет два понятия, бычно несовместимые: исследовательский труд и деньги. Не случайно с момента своего возникновения Нобелевские премии вызывали повышенный интерес к себе со стороны прессы, особенно во Франции — стране Почетного легиона и школьных наград для отличников.

Если же говорить о двойственности, без которой не смог бы существовать никакой миф, то здесь она особенно отчетлива: Альфред Нобель на протяжении некоторого времени имел репутацию безумца (особенно когда в 1864 году взорвался его шведский завод), а потом стал отшельником, пацифистом и гуманистом. В основном именно «динамитные» деньги идут в награду тем, кто потрудился, по словам завещания, «ради наивысшего блага человечества». То, что на Нобелевскую премию мира идут проценты с прибылей транснационального концерна, специализирующегося на торговле оружием. сегодня кажется удивительным, однако прекрасно укладывается в рамки философии прогресса времен Belle Époque. «Я хотел бы изобрести, — писал Альфред Нобель, — оружие или взрывчатое вещество, обладающее такой разрушительной силой, чтобы никакое правительство не решилось его использовать». Милая наивность в духе fin-de-siècle[26], придающая премии изысканный оттенок утопизма — конечно, старомодного, но до чего же трогательного!

Другой миф, еще более стойкий, связан с личностью Альфреда Нобеля. На премию за достижения в науке могут рассчитывать физики, химики, биологи и экономисты, но никак не математики, которым приходится довольствоваться (да и то только с 1936 года) медалью Филдса, вручаемой раз в четыре года и сопровождаемой гораздо меньшим денежным вознаграждением. Тайная причина такой забывчивости — не секрет, и о ней нередко рассказывают с изрядной долей иронии. «В то время, — можно, например, прочитать в одном из недавних номеров журнала Sciences frontières, — главным претендентом на награду, будь она создана, был бы блистательный шведский математик Миттаг-Леффлер, не кто иной, как любовник мадам Нобель». Вопрос о том, предпочитала ли мадам Нобель математические уравнения химическим формулам, оказался настолько важным, что чуть ли не весь мир включился в его обсуждение в Интернете под рубрикой FAQ (часто задаваемых вопросов). В самом начале дискуссии выяснилось обстоятельство, которое должно было бы стать ее финалом: Альфред Нобель никогда не был женат, так что госпожи Нобель никогда не существовало. Занавес.

Но может быть, у него была дама сердца? Образ миллиардера-гуманиста, живущего отшельником, настолько невероятен, что необоримо желание, как говорят англосаксы, chercher la femme[27]. Известно об одном (коротком) парижском любовном приключении Нобеля, когда ему было восемнадцать лет, о его платонической любви к Берте Кински (Нобелевская премия мира 1905 года) и о более поздней связи с венской флористкой Софией Гесс, скрасившей его сорокалетие и, кажется, дорого ему стоившей. Однако биографы Нобеля никак не поймут, как тут мог возникнуть любовный треугольник: Альфред в то время жил в Париже, а Геста Миттаг-Леффлер вел весьма бурную жизнь в Стокгольме. Дело в том, что наш математик — и в этом, вероятно, ключ загадки — вовсе не был образцом скромности и сдержанности. Амбициозный, любящий светские развлечения и интриги, он умело комбинировал дифференциальные уравнения и связи с общественностью. Эта его особенность выразилась и в том, что созданный им журнал Acta Mathematica стал самым престижным математическим журналом того времени, а сам он получил место ректора нового университета — стокгольмской Хёгсколы. Но главное — нет никаких оснований считать его крупнейшим математиком на тот момент. Анри Пуанкаре, присуждения Нобелевской премии которому он тщетно добивался в 1910 году, был ученым значительно более крупного масштаба.

Миттаг-Леффлер, правда, пошел на деликатные переговоры с Нобелем, когда тот составлял свое завещание, дабы Хёгскола приобщилась к его щедротам, принимая участие в присуждении премий. Переговоры кончились полным провалом. По словам одного видного члена университета, это было «нобелевское фиаско». Но сам Миттаг-Леффлер, если когда-то покушался на цветочки Софии Гесс, ни за что бы не стал предпринимать какие-либо шаги в этом направлении. Элизабет Кроуфорд, рассказывая об истории Нобелевских премий, пишет на сей счет: