Ванна любви (СИ)

  Тут ему пришло в голову, что с дочкой-то может и не следует говорить о "любви прямо в воде", но в этот момент она сняла темные очки и снова стала выглядеть взросло, и хоть голос ее звучал по-прежнему тонко, эта тонкость легко объяснялась типично-украинским выговором. У них у всех, уроженок незалежной, были похожие капризно-мелодичные голоса. И у Наташи Королевой, и у жены его друга, и у нее, дочки Мамусика. Нет, этому голосу его не обмануть! Приободрившись, он смелее взглянул на загорелые ножки дочки.

  -- Прямо в воде! Никому не видно и не слышно.

  -- Это интересно. Покажете?

  Дочка встала. Она была его ниже почти на голову и смотрела снизу вверх с какой-то непонятной затаенной грустью. Он кивнул и сел надевать кроссовки. Третьей пытки зазубренными кромками его ступни не выдержали бы.

  До провала они дошли секунд за пятнадцать.

  -- Вон там, - он показал пальцем на вход в грот.

  -- Ну, и где же? - дочка нагнулась и заглянула в темноту. - Там темно, отсюда не видно.

  Он понял, что ее следует проводить к светящемуся дну. Доплыв до конца левого ответвления, он встал и повернулся спиной к стене. Дочка подплыла и тоже попыталась встать, но вода ей доходила до глаз. Она вынырнула и спросила:

  -- Ну, и как же? Как здесь заниматься любовью?

  -- Как обычно. Держаться друг за друга.

  Дочка положила ему руку на плечо.

  -- И как же?

  Хм! Он обнял ее за талию и пару раз шутливо притянул к себе.

  -- Вот так, вот так!

  -- Слишком высоко, - возразила дочка.

  -- Ну, можно и по-другому.

  -- И как же?

  Опять это "и как же"! Ла-адно! Он опустил руку и пощекотал ее между ног.

  -- Не поняла, - сказала дочка.

  -- Как это? - удивился он.

  Вместо ответа, она взяла его руку и попыталась засунуть себе в трусики. Рука не засовывалась.

  -- Ну, же! - сказала дочка капризным голосом.

  Он опомнился и, прижав ладонь к животу, опустил руку вниз. Погладив набухший валик, он хотел вытащить руку обратно, но дочка куснула его в плечо. И он стал гладить валик дальше. Ну же!.. Ну же!.. Как же!.. Как же!.. - повторяла дочка, и рука его двигалась то быстрее, то медленнее, в такт приливам ее возбуждения. Он не задумывался, зачем и почему делает те или иные движения. Он делал так, как ему хотелось, а хотелось ему того же, что и дочке - любовного восторга. Пик этого восторга он мог ощутить всем своим телом, и очень старался не смазать и не пропустить каждый такой пик. И вот, когда после серии все возрастающих пиков, он почувствовал приближение большого пика, этакого девятого вала, он увидел на середине провала голову Мамусика. Видеть Мамусик их не могла, потому что еще не успела окунуться в темноту грота, но сейчас она подплывет поближе, и... скандала не миновать! Нужно что-то делать! И быстро!

  Он выдернул руку и, приложив палец к губам, еле слышно просвистел:

  -- Тс-с-с-с!

  Дочка оглянулась и, увидев Мамусика, возмущенно спросила:

  -- Ну и что?!

  Он весь сморщился, оторвал от себя ее руки и оттолкнул подальше. Дочка смерила его презрительным взглядом, развернулась и поплыла к выходу. Поравнявшись с мамой, она обозвала ее то ли козой, то ли козлом и поплыла дальше. Мамусик хихикнула - чем несказанно его удивила, - но вместо того, чтобы последовать за своим невоспитанным сокровищем, свернула в левое ответвление грота. Она все прекрасно видела еще с середины провала, обо всем догадалась и ничуть не обиделась на "козла", адресованного вовсе не ей. Подплыв вплотную, она на пару секунд погрузилась в воду, что-то там сделала, и вдруг он почувствовал на своих плавках ее руку. Секунду спустя уже не "на", "в" плавках, а еще через секунду плавки съехали вниз, и Мамусик, обхватив его полными бедрами, прижалась к нему всем телом. Опустив руку, она нащупала то, что ей было нужно, оседлала это нужное и стала плавно раскачиваться вперед-назад.

  В первый момент он растерялся. Он смотрел на Мамусика и не мог понять, почему это дочке было слишком высоко, а ее мамаше в самый раз, ведь они почти одного роста? Потом догадался - Мамусик прижала его к стене, а у стены дно выше, вот и весь секрет. Потом он вообще перестал думать и только чувствовал. Он чувствовал, что Мамусик хороша. Да, хороша, хороша! Она как-то по особенному двигалась, с какой-то разжигающей оттяжечкой, и он тоже двигался с разжигающей оттяжечкой, и это продолжалось долго, но вовсе неоднообразно. То он чувствовал подъем, как будто взлетал все выше и выше, то стремительно падал в разверзшуюся пустоту, то летел навстречу ветру, наполняющему его страстным желанием выплеснуть этот ветер обратно. И, если с дочкой после серии всевозрастающих пиков он чувствовал приближение девятого вала, то на них с Мамусиком катилось, как минимум, цунами. Оно плескалось уже так громко, что сидящие на ступеньке в середине провала, стали нагибаться и с интересом заглядывать в темноту. Разглядеть им ничего не удавалось, но они понимали, что там, в глубине грота, происходит нечто значительное, и этому значительному лучше не мешать. И они ему не мешали. И оно явилось во всей красоте и силе. Захлестнуло, затопило, подвигалось туда-сюда и успокоилось.