Варела

Забрав видео, Краевский уже в восьмом часу вечера, домой не спешил. И видео просматривать не спешил. Он вообще никуда не спешил. Наверное, от того, что версия с причастностью Кудряшова, отваливалась сама собой. И подозрения казались напрасными и глупыми, мало ли для чего шеф переоделся. И до того на душе было пакостно, что ничего не хотелось. Сейчас придет домой, мать начнет расспрашивать как дела, и почему настроения нет. Посвящать её в рабочие дела, он не имел права и никогда этого не делал и не собирался. А рассказать о своих неудачных детективных потугах и сомнениях без рассказа обо всем было невозможно. Отмалчиваться — мать обидится. Уж кого-кого, а маму он знает.

Однако, сам не зная, как получилось, но на обратном пути из аэропорта, Сергей вылез на остановке у магазина «Буратино» и пошел к дому Листопада М. Наверное для того, что бы отмести последние сомнения, и убедиться. Было уже около девяти часов, когда он подошел до дома номер сорок четыре, по улице Гагарина. Стоял последний день лета, тридцать первое Августа. Небо заволокло тучами, и на улице стемнело. Зажглись фонари уличного освещения, а в окнах многоэтажных домов стал загораться свет. Окна квартиры Колдуна были темны. Вот она, восьмая квартира, всего лишь на втором этаже. Кодовый замок на двери подъезда, отсутствует. Вместо него зияет дыра. Дверь настежь. Как бы намекает зайти. Значит, всё-таки Колдуна забрали, подумал Краевский, с грустью рассматривая темноту окон. И он уже было развернулся уходить, но тут он вспомнил, что Колдун был в розыске вместе с женой. Неужели вместе с женой забрали? Могли. А если нет? Чего гадать, надо подняться и постучать в двери. Если никого нет, тогда да. И Краевский тенью метнулся по лестничному пролету и, увидев цифру восемь на второй двери справа, постучал.

— Тук! Тук! Тук! — гулко прозвучали короткие удары, по железной двери.

Сергей стучал довольно сильно, чтобы внутри наверняка услышали. Он с первого взгляда не заметил, что кнопка звонка расположена прямо под дверным глазком. А потом Краевский чисто инстинктивно нажал на дверную ручку. И ручка повернулась. Дверь со щелчком открылась. Дыхнуло запахом жилья. В квартире ничем особенным не пахло. Не было такого обжитого духа как у некоторых, когда в прихожей стоит бочонок с квашеной капустой, а на стене, на гвоздике висит венок из лука, связанного косичкой, а в комнатах полные шкафы вещей, пересыпаны нафталином. Ничего такого не было, в обед, кажется, что-то жарили, но запах почти пропал. В квартире было тихо и темно. Незакрытая дверь при пустой квартире очень насторожила. Открытая дверь бывает, при ограблении, когда жильцов долго нет, и изредка бывает, когда жильцы есть, но они уже не жильцы…

С замиранием сердца, лейтенант включил фонарик на телефоне, и шагнул в квартиру, прикрывая за собой дверь. Посредине прихожей на полу вызывающе лежал белый лист бумаги формата А4, на котором была напечатана короткая надпись. «Нехорошо быть непослушным. Одумаешься, звони». Далее четыре цифры. 0933.

Глава 10

Головная боль вскоре прошла, и я все шел и шел вглубь зоны. Ища взглядом какую-нибудь более-менее свободная полянка, чтобы посреди неё включить и оставить датчик.

Такое было указание. И пока глаза выискивали подходящее место, в голове бродили тяжелые мысли. Я вдруг осознал бессмысленность своего существования. Что жизнь прожил зазря. Что я, чувствуя в себе некий потенциал, ничегошеньки путевого то в этой жизни не совершил. Ну, писал стихи в юности, на то она и юность. Написал роман, который отвергло издательство, причем в пояснении, приложенном к письму, был «разбор полетов», надерганные из текста фразы, кои сами по себе никак не служили образцом моей бездарности. Но в комментариях было столько злобы и желчи, словно я этому Меламеду клумбу с цветами потоптал, или в тарелку с борщом плюнул. И я так ожесточился, что решил больше не писать, не говорить. И занялся живописью. Холст, масло, всё как положено. И на одной из картин отобразил своё отношение к действительности. Сиреневого слона на тележке, с треугольными колесами, запряженной черепахами, пытаются везти по пустыне. Всадник на коне, зашил себе рот, чтобы не говорить, что думает. Он едет своей дорогой. И лишь сокол на его руке, его свобода мысли. Хотя там впереди, средь песка лежит череп, говорящий о том, чтобы человек в этой жизни не делал, конец один… В целом исполнение картины было неважным. Конь плоский, всадник невзрачный, люди схематичные, только розовый слон написан более-менее…