Варенье из падалицы

Попеременно стояли то золотые, то матовые дни. Ветер, прилетевший откуда-то с полей, продул город, и он задышал легко, как выдох серебряной трубы.

В буреломе остального оркестра о чем-то своем разговаривал рояль.

Касторка детства.

Ночь состояла из тысячи позвонков.

В согласии с новейшей модой девушки приобрели военизированный вид, так что хотелось подъехать к ним на танке.

Мусор исходящих бумаг.

И тогда ему вставили протез души.

В гостинице жила бригада инженеров, приехавших в местную академию вправлять мозги электронной машине.

«Предпоследний день Помпеи», комедия.

Дни то тянулись чередой, как бесконечный товарняк из облитых черной нефтью цистерн, то пролетали коротко и быстро, сверкая окнами новеньких спальных вагонов.

Разинутые окна общежитий.

Мужчина с тяжелым, как колодезная цепь, взглядом.

Голубь выпустил красное шасси и уцепился за подоконник.

Уехал в тот благословенный гористый край, всю географию которого можно выучить по винным этикеткам.

С упорством насекомого.

Мотоциклист был весь в мягкой черной коже, как китовый член.

Водочный гамбит.

1983

Если опасаешься потопа, на ночь ставь ботинки на стол.

Гостям в мягко освещенной московской квартире показывали сувенир: самодельный молитвенник с груди убитого афганца. Переплетенная в серую тряпицу маленькая книжечка форматом с сигаретную пачку, всего несколько розовых листков, усыпанных маковыми зернами вязи. И еще два арабских слова чернилами на картоне обложки изнутри. Быть может, имя хозяина.

В столице теперь много таких сувениров.

Из тех людей, кто поднимает глаза к небу, только когда полощет горло. Да и то упирается взглядом в потолок.

Вещам, как и людям, надо пожить, чтоб обрести узнаваемую физиономию.

К пиву на овальном блюде подали две узкие золотистые рыбки, умело разделанные, с выложенными вдоль икрой и молокой – на любителя. Быть может, то были рыбьи Ромео с Джульеттой.

Улитка тоже имеет свое суждение о жизни. Оттого и сидит в раковине.

Как выяснилось, коммунизм может быть построен не только в одной отдельно взятой стране, но даже в отдельно стоящем здании на Кутузовском проспекте.

Чиновник за письменным столом поднял голову и пробормотал что-то среднее между «слушаю» и «пошел вон».

Голые проклюнувшиеся листвою ветки, трогательные, как детские пальцы, выпачканные зеленкой.

… И наконец подобрала себе старикашку, из которого сыпался золотой песок.

Над столом в гостиной знаменитого московского особняка, где теперь устраивают дипломатические приемы, царила громадная серебряная люстра, похожая на латы парящего под потолком рыцаря.

Домыслов. Шлагбауман.

Философские школы: стоики, сидики, лёжики. А также ходики, они же перипатетики.

Над силуэтами домов лежала раздвоенная туча, напоминавшая исполинский монгольский глаз, из-под синего набрякшего века било заходящее солнце.

В саду вовсю цвели лаперузы и астролябии.

Ветерок на миг пригнул кусты, дав оценить густую роскошь сада – так женщина ненароком разводит рукой прическу, болтая по телефону.

Оркестр на эстраде сыграл нечто, зрительно напоминающее фонтан «Дружба народов» на ВДНХ.

«Село наше, значит, Эльдорадово…»

Мелодия то терялась в зарослях звуков, так что приходилось ее отыскивать, напрягая слух, то вдруг, даря радостью узнавания, являлась совсем нагой («Портрет джаза»).

Тьма в той стороне, куда, поблескивая под звездами, уходили рельсы, заголубела и обнаружила понизу, у горизонта, зубчатую черноту леса. Голубое туманное пятно светлело, превратилось в сияние и наконец ослепительным прожектором вырвалось из-за поворота. Шел экспресс.

От долгого пребывания на Кавказе его кепка заметно увеличилась в размерах.

Интеллигент Штанишкин.

Из отворившихся дверей школы выкатилась, вереща, грудастая женскополая детвора.

1984

Уткнувшись в путеводители и поднимая глаза только чтоб сверить подпись под картиной, по музею бродили интуристы.

От двух рюмок коньяка он приобрел легкое вращение в голове.

– Это у других желания. А у меня – позывы.

От многолетней привычки к осторожности он говорил какими-то дистиллированными фразами, точно русский был ему неродной язык.

Воздушкин-путешественник.

К прилавку через толпу ломилась напористая нестарая бабка с лицом маленького бегемота.

Кружок художественного храпа.

– Разменял жизнь… на трехрублевки.

Вороны по обыкновению явились в черных фраках, а голуби – в синих ратиновых польтах с ватными плечами, по моде 50-х.

Придет время, и ты тоже почувствуешь себя слабым перед безжалостным детским сердцем.

Согнувшись, точно получил под дых, раскачивался саксофонист. Пианист загребал руками, вращая лысиной. Контрабасист, тоже перегнувшись, мотал головой, сладострастно раздирая струны. И бесновался среди своих сверкающих сковородок любимец публики – усатый ударник («Портрет джаза»).

Белая щетинистая собачонка, похожая на зубную щетку.

– Первая любовь – это как первая стопка: хмель в голову, веселье в ноги. Вторая до нутра продирает. А на третьей мужик раскрывает душу…

Жизнерадостная старушка в белом платке вся состояла из улыбки, вокруг которой было собрано в морщины остальное лицо.