Варя

И мать умоляла Варю следить за тем, чтобы он ел и не простужался, не уставал, не мок, не спал где попало… Но Варя уже очень торопилась, ей нужно было найти его во что бы то ни стало, они поцеловались, и мы ушли.

За воротами, на набережной Фонтанки, Варя остановилась. Где искать его? Она знала два-три места, где он иногда бывал, но понимала, что у нее очень мало шансов застать его там сейчас. Да и с чего начать? Она стояла колеблясь и раздумывая.

Из темноты кто-то подошел к нам. Луч, падавший из освещенного окна, блеснул на мокрой кожаной куртке. Лева Кравец.

Мне пришло в голову, что он, вероятно, все время стоял где-то тут, возле ворот, потому что я не слышал шагов. Он, видимо, внимательно нас осмотрел, прежде чем подойти. Мне он вяло протянул мокрую от дождя руку. С Варей не поздоровался.

— Ну как? — угрюмо спросил он ее.

— Мы с тобой должны сейчас же явиться к комиссару отряда.

— Возьмут?

— Обещают. Вот Коля тебе все расскажет…

Но он не собирался меня слушать.

— Когда уходим из города? — спросил он Варю.

— Завтра утром.

Он оживился и явно обрадовался.

— Пошли! — сказал он. — Скорей!

— А ты не зайдешь на минуту к маме?

— Нет, — ответил он резко.

— Знаешь, у вас там по ошибке сделали обыск…

— Пойдем, пойдем! — перебил он ее.

14

Отряд шагал по мокрой грязной земле, по жидкой глине, сквозь тонкие осенние леса, уже почти голые. Ночи были длинны, рассветало всего на несколько часов. И постоянно шел дождь, и мы зябли даже у костров, потому что мокрые сучья едва тлели.

Все время впереди мы слышали грохот боя, но сколько мы ни шагали, он не становился ближе. Враг отходил, отползал от города. Он отползал медленно, но и отряд наш двигался медленно: мы шли пешком, и нас то и дело задерживали в пути. Несколько суток мы грузили в железнодорожный состав дрова, которые необходимо было доставить в город. Потом помогали восстанавливать сожженный белыми железнодорожный мост. Когда мы сложным кружным путем дошли наконец до Гатчины, она была уже освобождена и бой гремел где-то впереди, за лесом.

В Гатчине нам выдали шинели с захваченного у белых склада. Это была моя первая шинель в жизни и моя первая война. Впоследствии, в иные годы и в ином возрасте, мне, как всем русским людям моего поколения, пришлось участвовать и в других войнах. В тех, других, более поздних войнах мы были по-другому одеты и по-другому вооружены, много разных боевых машин служило нам, и воевали мы по-другому. Но то, за что мы воевали, оставалось тем же самым: революция, родина. И та же любовь воодушевляла нас, и та же ненависть, и враг был, по существу, тот же, и та же партия вела нас к победе.

Комсомольский отряд наш с каждым днем менялся, он вошел в состав Седьмой армии и был уже не отрядом, а батальоном одного из красноармейских полков. Постепенно в него влилось много новых бойцов, и совсем не комсомольского возраста. Но я, по правде сказать, не знал ни армии, ни полка, ни даже батальона, а знал один только свой взвод, которым теперь командовал Алеша Воскобойников. Во взводе этом были и Гриша Смуров, и Вася Наседкин, и Варя, и Лева Кравец.

Мы не разлучались никогда, в одних и тех же ямах прятались от ветра, грелись у одного костра. Варя была единственной девушкой во взводе и жила такой же жизнью, как и мы: носила такую же шинель, тащила такую же винтовку, шагала по той же грязи. Длинную косу свою, скрутив на затылке, прятала она под суконный красноармейский шлем. Ко мне она по-прежнему относилась приветливо и дружелюбно. Так же ровна и дружелюбна была она и со всеми во взводе. Только одного человека она выделяла — Леву Кравеца. И все это знали, потому что она ничуть этого не скрывала.

Она всегда была рядом с ним. Когда мы брели по растоптанной дорожной грязи, она не отставала от него ни на шаг. Суп они хлебали из одного котелка. Она подыскивала ему лучшее место у костра, следила, чтобы он не обжегся, не ушибся, не сел на мокрое, не выпачкался. Укладываясь спать, она прежде всего приготовляла для него постель из веток и листьев, по многу раз спрашивала, удобно ли ему, а сама устраивалась где-нибудь поблизости, свернувшись клубочком и подложив кулачок под голову.

К ее заботе о нем он относился как к чему-то само собой разумеющемуся и не выражал благодарности, принимая ее услуги. Даже разговаривал он с ней неохотно и морщился, если она о чем-нибудь его спрашивала. «Отстань», «Не суйся», «Без тебя знаю». Он говорил это тихо, вполголоса, и она тревожно оглядывалась, не слышал ли кто-нибудь, так как не хотела, чтобы о нем подумали скверно.

— Он очень устал, — говорила она нам в его оправдание, хотя причин для усталости у него было не больше, чем у остальных.

Лева Кравец поминутно озирался, оглядывался. Всякий раз, когда во взводе появлялся новый человек, он начинал беспокоиться. Вообще он был очень пуглив как раз тогда, когда, казалось бы, пугаться было нечего. Фронта же, войны, встречи с неприятелем он не боялся нисколько.