Варяг

Анна не была хороша собой, и не красили ее драгоценные ткани, многочисленные украшения. Лицо ее было бледным, и гармонии не было в нем, сама же она была томна, словно кровь медленно текла в ее жилах, словно достались ей от предков только тоска и усталость. Только глаза были хороши – огромные, печальные, не горящие, но светящиеся таким покойным светом, что становилось ясно каждому – добра и тиха душой сестра императора, и нет в ней ни злобы, ни корысти.

Эрик отчего-то пожалел Анну. Показалась она ему слабым саженцем, который хотят изъять из родной земли, чтобы пересадить в другую, быть может, более плодородную и здоровую, но чужую. Долго придется саженцу роднится с ней корнями, и неизвестно, сроднится ли? Приживется ли?

Эрик поклонился ей особо, император заметил это. У него дрогнули и сошлись на переносице брови и он вопросил:

– С чем ты прибыл к нам, посол?

Тут только припомнил император посла. Это именно он приезжал за верой в Константинополь, он устроил скандал из-за рабыни и, одаренный особой императорской милостью, увез эту рабыню с собой. Эрик увидел отблеск воспоминания на лице императора и поторопился с ответом.

– Прибыл я от князя Владимира...

– Знаю, – перебил его Константин. – Не ты ли в прошлый раз приезжал с миссией, и не ты ли обещал от имени своего господина мир и любовь между Византией и землей русов?

– Император может гордиться своей памятливостью, – поклонился Эрик. – Это был именно я. Теперь пришло время утвердить любовь между народами и связать властителей их крепкими узами. Князь Владимир желает быть супругом сестры вашей, царевны Анны!

Тяжелая тишина повисла под сводами Золотой палаты. Ни вздоха не проронила Анна, не шелохнулся император.

– Неприлично христианам выдавать сестер наших за неверных, – цедя слова сквозь зубы, наконец заговорил Константин. – Готов ли князь Владимир креститься, и получить с этим сестру нашу и царствие небесное, и быть нашим единоверцем? Если же нет, мы не можем выдать за него Анну.

– Князь Владимир готов креститься. Он примет закон христианский, ему по нраву пришлись обряды и богослужение христианское, – отвечал Эрик.

Великой радостью вспыхнуло апатичное доселе лицо императора, и он ответил, сдержавшись:

– Пусть тогда примет крещение русский князь, а за этим прибудет к нему наша сестра, чтобы обвенчаться с ним по христианскому обряду.

– Нет, – сказал Эрик и увидел изумление Константина. – Желает князь, чтобы в залог доверенности и дружбы прежде прислали вы к нему Анну. Они обвенчаются, и с тем князь Владимир примет новую веру.

Снова повисло молчание.

– Что ж, – раздумчиво сказал император, – ступай, посол, мы призовем тебя через некоторое время. Нам нужно время для размышления.

Эрик вышел, поклонившись.

Он провел день, бродя по Константинополю, но не о князе Владимире думал он и не о судьбе русской земли. Оживал в его памяти прошлый приезд в Византию. Как недавно и как давно это было! Побывал он и на той площади, где впервые увидел Лауру, звезду сердца своего. Вспомнил ее, прошлую – жалкую, грязную, избитую, вспомнил, какова она сейчас, какой непрестанной радостью светятся ее прекрасные глаза, как похорошела она в расцвете своей женской сущности, и вновь нежно подивился своей неизбывной к ней любови. На том же рынке, где в первый раз покупал подарки для нее – самые чудесные индийские ткани, присматривал ей новый подарок. Дивное смарагдовое запястье привлекло его внимание, и он представил, как вскрикнет от радости Лаура, как будет смотреть она на камни цвета ее же бархатистых, зеленых глаз – и купил, не торгуясь.

Счастливый, опьяненный греческим вином, а пуще того – воспоминаниями, засыпал он на узком и жестком ложе в монастыре святого Вонифатия, куда определен был императорским человеком на ночлег. Только ночью проснулся, обливаясь холодным потом – привиделся ему странный и страшный сон. Будто стоит он в христианском храме и держит Лауру за руку. И хочет по христианскому обряду надеть ей на тонкий палец перстень-оберег, но в нем разгорается вдруг жаркое пламя, и скрывает Лауру от глаз. А когда пламя гаснет, на ее месте оказывается чужая, незнакомая женщина, и она смеется звонко, потешаясь над его горем.

А в императорском дворце, в опочивальне царевны Анны не спали до зари. Ничком на ложе рыдала царевна, а над ней стояли угрюмые Константин и Василий. Вздрагивали у дверей вооруженные стражи – так громко стонала и жаловалась Анна.

– Варварская земля, идолопоклонники, и я стану женой их дикого и свирепого князя? Господи, да лучше бы мне умереть во младенчестве!

– Сестра... – в тысячный раз попытался высказаться Константин.

– Я не хочу ничего слышать! Я знаю одно – как поганые язычники приносят человеческие жертвы, так и вы хотите принести в жертву меня во имя дружбы и мира между Русью и Византией! Но я не хочу этого, и не поеду. Не поеду, слышите? Вы не можете отправить меня туда силой!