Варяги

   — Ты убедил меня, конунг Рюрик. Я слышал, у ромеев даже снега не бывает, а я люблю зиму. — Лукавые огоньки блеснули в глазах Снеульва. — Я с бодричским князем Славомиром не сошёлся потому, что в его земле нет настоящей зимы, так — слякоть. Лучшей зимы, чем в моей земле фиордов и долин, я уже, наверное, не увижу. Но туда меня даже красотой зимы не заманишь, — засмеялся ярл. — А если серьёзно, то я рассчитывал встретить тебя где-нибудь здесь. Моя дружина привыкла к бодричам. И у тебя немало ещё Торировых викингов. Думаю, наши дружины не найдут поводов для недовольства друг другом...

И вот уже третий день шёл пир. Дружины, как два незнакомых пса, принюхивались настороженно, чтобы, узнав хорошенько друг друга, уже бежать дальше вместе.

Среди пиршества никто не заметил, как в трапезную вошёл воин. Был он оружным, в походной одежде. Окинув взглядом застолье, застыл у дверей, дожидаясь, когда на него обратят внимание.

Пошатнувшись, поднялся из-за стола Рюрик.

   — То ко мне. Ну, видел Трувора? — громко спросил он воина.

   — Видел, воевода. Слово от него к тебе есть...

   — Слово? Говори... — Но тут же перебил себя: — Впрочем, погоди. Гостям пир продолжать, я сейчас вернусь...

Рюрик с воином поднялись наверх.

Воевода плотно уселся в тяжёлое, грубой работы кресло с подлокотниками и низкой спинкой. Воин остался стоять.

   — Говори слово Трувора, — велел Рюрик и хлопнул ладонями. — Говори...

   — Трувор велел сказать тебе, воевода: в Изборске всё спокойно, дружина довольна и сам он тоже. Ходил в несколько селищ поблизости, добычу взял, но малую. Рассудил — не время: кривичи жито сеют, не след им мешать...

Дверь горницы отворилась, поспешно вошёл челядинец с кувшином пива и двумя кубками. Рюрик нетерпеливо выпроводил слугу, нетвёрдой рукой наполнил кубки, протянул один воину.

   — Продолжай...

Вестник одним духом осушил пиво, провёл тыльной стороной руки по усам.

   — Трувор ещё велел сказать тебе: скорблю о преждевременной смерти Синеуса и его ошибки не повторю. Князь Стемид своей дружины не распустил, частью в Плескове, частью возле града держит. Но скоро князь Стемид к праотцам отправится...

   — Как ты сказал? — перебил вестника Рюрик. — К праотцам отправится?

   — Воевода, я передаю слово твоего брата. Он именно так и сказал: скоро князь Стемид к праотцам отправится. После того Трувор собирается идти на Плесков. Он просит тебя договориться со старейшинами новеградскими, чтобы не оказали они помощи плесковцам.

   — Почему должен умереть князь Стемид? — Голос Рюрика протрезвел, глаза утратили сонное благодушие. — Что сказал тебе об этом Трувор?

   — Он ничего больше не сказал мне, воевода, — спокойно ответил воин.

   — Не может быть! — вскричал Рюрик. — Ты забыл слово брата?

   — Воевода, не первый раз я выполняю твои поручения. Разве я ошибался?

   — Немедленно, слышишь, немедленно возвращайся к Трувору. Лети птицей и бойся, если я догоню тебя в пути. Скажешь Трувору, пусть выбросит из головы мысль об убийстве Стемида. Если что предпринял уже — отменить. Торопись. Твоя жизнь — в твоей поспешности.

Больше десятка лет был верным исполнителем воли воеводы его воин, видел его на поле брани и на пиру, в пору гнева и радости, но таким он его ещё не видел. Рюрик захлёбывался словами, пальцы сжаты в кулаки так, что посинели.

Воин, не сказав обычного: «Понял тебя, воевода», — одним прыжком оказался за дверью, прогрохотал по лестнице и побежал по улице к пристани, где разминались после утомительной дороги гребцы.

Пирующие смолкли. Ждали Рюрика. Предугадывали скорый и, кажется, недобрый конец не вовремя затеянного пира.

   — Военачальники! — раздался сверху взбешённый голос воеводы. — Кончай пировать! Завтра утром в поход!

Трувор со дня на день ждал вести о смерти князя Стемида. Он и Рюрику велел лишь намекнуть о предстоящем событии. Без подробностей. Зачем они? Всё обдумано и выверено. Князь Стемид умрёт, но ни одна капля его крови не упадёт на одежду Трувора и на его дружину.

Слава великому Святовиту! Не иначе это он послал воеводе двух шалых новеградцев. Он, Трувор, и говорить с ними не собирался, но новеградцы оказались прилипчивыми. Шастали по подворью, потешали воинов прибаутками и чуть ли не каждому шептали на ухо, что у них дело к воеводе самое неотложное и самое нужное для него. Воевода их озолотит, вот тогда они с воинами дружбу скрепят по-настоящему. Весёлая будет дружба, ибо веселье токмо во хмелю, кто ж того не ведает. Будет серебро — будет зелено вино. А за зелено вино да брагу хмельную мы и в ручье можем искупаться, где бобры водятся...

Упоминание о ручье и бобрах насторожило Трувора. Видать, не зря забрели они на его дворище, эти странные новеградцы.

Поздно вечером, когда в Изборске и собаки поуспокоились, он велел позвать непрошеных гостей. Те, словно в сенях сидели, ждали знака, — явились мигом. Глаза плутоватые, руки так и шарят — то за всклокоченные бороды уцепятся, то на поясе застрянут, порты поддернут, то столешницы, как бы невзначай, коснутся. И разговор повели поначалу странный, тёмный какой-то...