Варяги

Артель древоделов-плотников, узнав, для кого избы рубить надобно, запросила с Вадима совсем немного, почитай, на хлеб с квасом. Он даже удивился такому бескорыстию — не в натуре новеградцев своё упускать.

   — То дело наше, Вадим, — сказали артельщики. — Али у нас души нет? Коли ты решил помочь кривским, пошто мы в стороне стоять будем, а?

Ударили по рукам. Сверх оговорённого велел Вадим сытно кормить артельщиков, раз в седмицу выставлять им три бадейки браги. Плотники, довольные, взялись за работу, и уже на другой день по берегу пошёл весёлый перестук топоров.

Было это на исходе шестой седмицы после смерти Олельки. По завету предков Вадим проводил сороковины в хоромах, ожидая, что бессмертная душа батюшки посетит жилище, дабы наставить его на беспокойном жизненном пути.

О многом передумал за это время молодой воевода. Не давал покоя наказ отца: «Береги Новеград...» А как? Будь своя воля, сразу же после сорочин поднял бы новеградцев на чужаков. Пусть убираются за своё море.

Но воля-то у старейшин. Он и воеводой-то стал по случаю да хитроумием батюшки. Ныне его нет, как старейшины повернут — кто знает? Одно успокаивало: посаженным Блашко избран, он от Рюрика натерпелся, интересы Новеграда должен крепко блюсти...

На сороковой день в хоромы Олельки, перешедшие в полное владение Вадима, собрались немногочисленные гости. Из близких пришёл только Михолап. Старейшины заявились все. Сухо приветствовали хозяина, молча, степенно и важно проходили в трапезную, рассаживались по лавкам. Красное место без приглашения занял Блашко. Он же первым и чару в руки взял.

   — Добрым, рачительным хозяином был Олелька, пусть душа его радуется вместе с предками, — ни на кого не глядя, говорил Блашко. — Умел богачество собирать, умел и градом править. Нелёгкую ношу переложил он на наши плечи, старейшины. Новеграду крепкая рука нужна да светлые головы. Рукодельники, смерды и прочий люд донецкий распустились, нас, старейшин, худо почитать стали. То обчими силами нашими кончать надобно. Олелька наказывал беречь град, а и сами мы так же разумеем. Ежели градских не утихомирим, смута пойдёт, старейшин ни во что ставить станут...

   — Батюшка наказывал беречь град от бодричей да варягов, а не от рукодельников, — прервал посаженного Вадим. — Чтобы Рюрик в град не пролез, не сел бы в князя место...

   — Воевода Рюрик с дружиной нам не помеха, — повернулся к нему Блашко. — Прислал он к нам с просьбой: невмочь ему сидеть в Ладоге, просит разрешения градец срубить близ Новеграда. Обговорив со старейшинами, мы согласились на то. Пусть под рукой нашей живёт, тут его видно и слышно.

   — Что ж вы наделали? — даже привстал за столом Вадим. — Ведь Рюрик завтрева град пленит и зорить начнёт...

   — Горяч ты больно, Вадим. Молод, оттого и горяч, — подал голос Пушко. — Чай, мы не меньше твоего о граде пекёмся и совет держали со всеми лучшими людьми. Ещё твой батюшка предлагал воеводе служить Новеграду на всей воле нашей.

   — Не слыхал я, чтобы Рюрик соглашался на то, — прогудел сидевший на другом конце стола Михолап. — Али уговорили?

   — Коли во градце готов поселиться, знать, согласный, — не повернув головы в сторону дружинников, ответил за Пушко Домнин. — А и что могут содеять его дружинники с нашим градом? Горсть их, сожми — и нет их. Не обеднел град наш славными молодцами, не проглотить нас Рюрику.

   — Да все ли новеградцы так мыслят? — тревожно спросил Вадим. — Говоришь, не проглотит? Вспомните, старейшины, кривичей, весь ту же...

   — Э-э, нашёл о ком говорить, — махнул рукой Блашко. — Нешто Стемидка умел людьми править? Бобров ловить он умел, и только. Не о бодричах с варягами речь, о них мы всё вырешили. О смердах да рукодельниках думать надобно...

   — Погодь, — попросил Вадим, — чего о них думать? Не было ж смуты никакой, али я не ведаю?

   — То-то, не ведаешь, — прогудел Михолап. — Люди как раз и волнуются, что старейшины без совета с нами варягов к Новеграду пустили. Не помнят Торирова похода. Вишь, давно было...

   — Не мели пустое, — стукнул ладонью по столешнице Блашко. — Мне уж довели, что ты-то первый смуту и затеваешь. Думал, тут-то, за столом поминальным, поймёшь нас и прекратишь градских баламутить. А ты опять за своё? — повысил он голос.

   — Не надсадись, посаженный, — мрачно ответил Михолап, — чай, на поминках сидишь. А на слова твои так отвечу: не я, а вы за старое принялись, с новеградцами совета не держали...

   — Ври, да не завирайся, — прервал его Домнин. — Со всеми лучшими советовались.

   — А много ли вас, нарочитых да именитых? — насмешливо спросил Михолап. — Будет ли с Рюрикову дружину? Али к рукодельникам побежите, коли до драки дойдёт?

   — Смотри, Вадим, не с теми людьми дружбу водишь, — с плохо скрытой угрозой в голосе сказал Блашко. — Как бы худа не вышло...

   — Это где ж ты, посаженный, в моём доме худых людей увидел? — потемнел лицом Вадим. — Уж не Михолапа ли в виду имеешь? Так припомни: к бодричам не ты ли его брал, а? А как знатно рубил он их, тебя выручая, тому я свидетель. С каких же это пор он стал худым?