Варяги

На его зов низенькая дверь избы отворилась, и яркий солнечный свет залил половину помещения. Вместе с солнцем в избу ворвалась морозная свежесть. Ослепленный, Вадим машинально прикрыл глаза рукой. Но вскоре в дверном проеме показалась чья-то фигура, частично перекрыв свет. Дверь, скрипнув, закрылась. Послышались шаркающие шаги. Вадим отвел руку, но продолжал щуриться.

– Я вижу, ты проснулся, – мужской голос был бодрым и уверенным.

Когда десятник проморгался и его глаза вновь могли полноценно видеть, он узрел стоящего перед собой старца. Длинные, бело-серые волосы незнакомца были аккуратно убраны сзади в пучок и на затылке перехвачены тесемкой. Незнакомец присел на край постели.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Спасибо, вроде бы хорошо, – ответил Вадим, продолжая разглядывать старика.

– Наверное, ты хочешь спросить, кто я? И как ты оказался у меня в гостях?

– Конечно.

– А тебе совсем не интересно, кто лежит на лавке возле печки?

– Да, и это тоже.

– Он назвал себя Валуем. Я нашел вас вместе на ладье, которую прибила к берегу река.

– Валуй? – искренне удивился Вадим. – Так он жив.

– Еще несколько дней назад я думал, что его путь окончен, но он крепкий воин, он выкарабкался. Теперь, думаю, точно будет жить.

– Спасибо тебе за заботу, – поблагодарил юноша, – как тебя зовут?

– Вадим… можешь называть меня дед Вадим…

– Тезки, значит, – перебил его десятник.

– Что?

– Я говорю, меня тоже Вадимом зовут.

– Это приятно, хотя и странно, – коснувшись своих длинных усов, ответил старик.

– Чего же тут странного, Вадим – известное имя.

– Так, да не совсем так.

– Загадками говоришь.

– Ну, об этом после, а сейчас дай-ка я осмотрю твои раны.

Старец откинул прикрывавшую десятника шкуру, осторожно осмотрел раны. Кроме продырявленного левого бока, на теле имелись многочисленные синяки и ссадины. Не обошлось и без царапин и порезов.

Дед Вадим принялся смазывать все эти издержки боя, как успел разглядеть десятник, серо-бурой мазью.

– Такие пустяки не должны беспокоить воина, – словно уговаривал его старик, продолжая наносить мазь.

– Хорошо пахнет, – как бы невзначай заметил десятник.

– Немного мяты и ольховой коры, – ответил старик, – а вот с твоим боком еще придется повозиться.

Он не спеша снял повязку.

– Зашил уж я как сумел, не серчай, Вадим, получилось кривовато.

– Не в красоте дело…

– Это да, но тебе еще повезло, а вот твоего друга… он ведь твой друг?

– Валуй? Конечно он мой друг, – уверенно изрек десятник, – он даже пару раз жизнь мне спас.

– Ну, раз так… изрубили его премного, но жить будет, и ты мне поможешь.

– Ты только скажи…

– Через три дня разрешу тебе вставать, вот тогда и поможешь своему другу.

Старик смазал шов мазью и наложил чистую повязку. Затем принес раненому напиться.

– Есть-то, поди, хочешь? – спросил дед Вадим.

– Ага.

Все то время, что старик ходил по избе – сначала Вадиму за водой, потом за миской с едой, – десятник наблюдал за ним. Дед ходил прямо, даже горделиво, так и не скажешь, что старец. Ногами не шаркал, ступал твердо…

– Нынче в силки перепела попались, вот я из них навар сделал, на-ка, попробуй, – предложил старик раненому, садясь с миской на край его постели.

– Перепела? Никогда не пробовал, – искренне удивился десятник.

Дед помог раненому приподняться и сесть поудобнее для приема пищи. Бульон показался Вадиму блаженством. Желудок от радости аж заурчал, а потом замурлыкал. Бульон был не особо горячим, и десятник почти разом осушил миску. На дне лежала целиком сваренная тушка птички. Вадим быстро управился с несколькими граммами мяса и от жадности даже перемолотил зубами мелкие косточки. Он вернул миску своему лекарю.

– Спасибо тебе, дед Вадим.

– Вот и ладно, – ответил старик, – ты поспи покуда, а все разговоры после.

– Спасибо, – еще раз поблагодарил десятник и сладко зевнул.

«Действительно, можно и вздремнуть», – подумал Вадим, закрывая глаза.

* * *

Дни и ночи тянулись бесконечно долго. Хотя Вадим не особенно мог отличить, день на дворе или уже ночь. Избушка их с Валуем спасителя не имела окон. Дневной свет попадал вовнутрь только тогда, когда дед заходил или выходил из избы. Но в своем состоянии он не успевал следить за передвижениями старца. Впрочем, тот часто пропадал где-то подолгу, а возвернувшись, менял раненым повязки и выносил эти… как их? «Утки, – вспомнил Вадим, – до чего же странное название». Ему было чертовски неудобно и стыдно, когда дед подкладывал под него деревянную посудину. Но старец не подавал ни малейшего знака отвращения, приносил и уносил посудину без слов, как будто для него это было не в тягость. Но Вадим все равно стеснялся делать это вот так… прилюдно. Он неоднократно порывался встать, с мыслью выйти на двор по нужде, но каждый раз, приподнявшись, устало падал на ложе. А после последней неудачной попытки, когда он упал на пол, старик и вовсе обматерил его малопонятными старославянскими речевыми оборотами, хотя общий смысл Вадим все же уловил.

– Не ерепенься, – строго изрек старик, с трудом поднимая с пола нехрупкое тело раненого.