Варяги

Но бодричи вдруг круто повернулись и побежали. Он мгновение смотрел им вслед, не понимая, что случилось, потом со злостью плюнул вдогонку, подумал: «Не забыли, а? Погодьте чуток, мы до вас ещё доберёмся». И другое пришло на ум: помнят, значит, не оставят в покое. Воевода изведёт их с Вадимом. Не таковский Рюрик, чтобы обиды забывать. А насолили они ему немало. Значит, надобно ждать гостей. Возможно, даже сегодня.

Такие гости и избу могут разметать, и петуха подпустить. Жалко нажитого добра. Не последним воином он был в дружине. За долгие походы с князем-старейшиной много чего прибавилось в кованых железом ларях. Всё прахом пойдёт. Придётся до старости лет по чужим углам скитаться. Сам-то ладно. Ныне прятаться придётся, а может, и совсем Новеград покинуть. А жена-старуха? Ей куда голову приклонить?

В избе, едва переступив порог, Михолап объявил жене:

   — Варяги в граде...

Та мигом подхватилась, кинулась к ларям с причитаниями:

   — А ты как же? Уходить тебе надобно. Засекут ведь.

Сунув в кису горсть серебра на всякий случай, он цыкнул на жену, чтоб не суетилась без дела, сурово наказал поторапливаться со сборами и уже от порога, оружный, попытался успокоить её:

   — Ничего со мной не случится. Весть подам, жди. А ежели наведаются — уходи к дочери с зятем... Сама смекай, как и что. Добра не жалей — наживём...

Вадим встретил его — хоть сейчас в поход: бронь на плечах, меч у бедра, на голове шишак сталью воронёной поблескивает. Не здороваясь, сказал:

   — Думаю, уходить нам на время надо...

Михолап согласно кивнул. Не удержался, спросил:

   — Был на торжище?

   — Поздно проведал о суде. Челядины донесли, что там деялось.

   — Что надумал?

   — Про то в другой раз. Выберемся из хором, скажу. — И крикнул дворским: — Живей управляйтесь! — Пояснил: — Жалко Рюрику добро оставлять, расхитят, потом не соберёшь. Велел челядинам по своим избам разобрать да припрятать...

   — Одно тебе скажу, Вадим, не дашь сегодня сигнала — сам в било ударю. Хватит ждать неведомо чего, дождались...

   — Не береди душу, без того муторно.

В горницу вбежала запыхавшаяся Людмила.

   — Вадимушка, ты уходи, а я из хором никуда. В ноги Милославе упаду... Куда я с таким брюхом-то, — застеснялась Михолапа и досказала неуверенно: — К батюшке разве...

   — Нельзя тебе здесь оставаться. К Милославе не допустят, а бодричи скоро тут будут. Соберись с силами, лада, иди к батюшке. Хворый он давно, но не оставлю я тебя, не бойся...

Со двора кто-то звал хозяина. Вадим метнулся к оконцу и увидел знакомого гончара.

   — Чего тебе, Микула?

   — Уходи, Вадим, сюда идут, десятка три будет. Торопись...

Вадим обернулся к жене:

   — Пошли, Людмила, проведу тебя к батюшке. Айда, Михолап...

Избу Радомысл ставил лет пятнадцать тому назад. Ещё родитель был жив. Когда закачался в зыбке второй внук, отец решил: ставим новую избу. Чай, не хуже других.

Строили основательно, с размахом. Сто лет простоит — смолистый дух до сих пор не выветрился. И места в ней с избытком. Три горницы, сени — это наверху. Внизу клети под припас разный, а при нужде и здесь жить можно: летом сухо, прохладно, из домашних редко кто туда заглядывает, разве что хозяева сунутся по надобности.

Здесь, внизу освободив клеть от залежалого хлама, и поселил Радомысл Вадима. Поздно ночью принёс ему нерадостную весть — разграбили его хоромы, разорили избу Михолапа, ищут обоих. Потемнел лицом Вадим. Долго и тяжело молчал. Знал: бодричский воевода даже после захвата града будет опасаться его соперничества. В глубине души, однако, теплилась слабая надежда, что Рюрик не унизится до разбоя. Честный, прямой бой, один на один, грудь на грудь — вот дело, достойное тех, кто опоясал себя мечом. Зачем же зорить хоромы и избы?

Стряхнув оцепенение, Вадим попросил Радомысла на другой вечер привести с опаской и бережением верных людей. Кузнец согласно кивнул головой.

   — Люди придут, не сумлевайся...

Высидеть день впотай — свободен, а не выйдешь — тяжелее всякой работы. Измаялся, пока дождался Радомысла. Пришёл тот на себя не похожим, только что зубами не скрипел.

   — И не пытай. Это ж... — не мог найти слов кузнец. — Грабёж, разоренье. Ушкуйники наши так не робят. Словно на щит град взяли...

   — По избам шарпают?

   — И по избам, и по лабазам. Что под руку попало, то и тянут. Слово молвишь — за мечи хватаются...

   — А что ж новеградцы? — спросил Вадим. — Нешто смирились?

   — Коли ты один, да с голыми руками, а их, оружных, — двое-трое, поневоле смиришься...

Стукнув дверью, ввалился Михолап. По злому блеску глаз, по тому, как играли желваки на его скулах, Вадим сразу определил: дружинник раздражён до крайности.

   — Подыматься надо! — в сердцах бросил он и, едва успокоившись, начал рассказывать, что вызнал Онцифер по его, Михолапа, наказам. Рюрик занял дружинную избу, а тех воев, кому места не хватило, поселил в избах новеградцев по соседству с княжескими хоромами. Хозяев не спрашивали — выгнали вон. Хитники пьянствуют, от радости опомниться не могут. Навалиться на них нежданно — дело верное и даже без большого шума обойдётся.