Варяги без приглашения

— Помолчи, — поморщился Горчаков. — Он невольно становится на их позиции, понимаешь, добрячок ты мой? «Пусть все остается по-прежнему». А какое оно, прежнее? «Сытыми мы коммунизм не построим». Построим, Боря. Вы грамотный человек, с высшим образованием. Должны помнить, сколько миллионов — да, миллионов! — человек умирают сейчас от голода или постоянно недоедают. Африка, Азия, Латинская Америка. Да и в Европах… Как вы думаете, поймут они вас, если вы скажете им придется вам голодать и дальше, и умирать, и хоронить своих детей, и продавать своих детей, но зато вы должны гордо утешаться сознанием, что отстояли свою космическую независимость? Поймут? Ни нужен хлеб, а не ваша гордая независимость. Если они узнают, что это вы помешали им получить еду для себя и своих детей, они вас растопчут и будут правы.

— Значит, идеал — сытое брюхо?

— Вовсе нет, — сказал он. — Просто сначала нужно накормить и одеть человека, а остальное он сделает сам.

— Точно! — обрадовался Назар Захарыч, довольный, что и ему удалось вставить словечко. — Сначала их покормить нужно, мы в сорок пятом первым делом выкатывали полевые кухни…

— Вот именно, — сказал Горчаков. — Прежде всего на площади вывозили полевые кухни и раздавали кашу. Борис, этим людям, про которых я говорил, не нужны высокие материи. Пока не нужны. Сейчас им не до того. О высоких материях они станут думать потом, когда будут сыты и накормят своих детей. Я вовсе не хочу утверждать, что с наступлением Эры Изобилия волшебным образом исчезнут абсолютно все пороки…

— Да, — сказал я. — От выпивки при таком баре удержаться трудно.

— Не опошляйте. Это мелочи. Полностью исчезнут преступления против собственности, никто ведь не станет воровать у другого то, что имеет сам. Исчезнет пресловутый дефицит и связанная с ним уголовщина. Эра Изобилия уничтожит почву, на которой произрастает мещанин. Потеряет всякий смысл проникать на базу с черного хода и носить записки от Ивана Ивановича. Так что постарайтесь забыть этого галактического провокатора.

— Он не похож на провокатора, — сказал я.

— Блаженный слюнтяй, не в терминах дело, — отмахнулся Горчаков. Он просто забыл, что такое голод. Перестаньте о нем думать. Думайте больше о том, что вы — представитель Земли. Из четырех миллиардов населения планеты, из двухсот пятидесяти миллионов населения государства выбраны мы трое. Знаменосцы грядущих поколений — высокие слова, но что делать, если это правда. Нам выпало быть… да, черт побери, подопытными кроликами эксперимента, но это такой эксперимент, что я согласен с ролью кролика. Хотя мы не кролики.

— Апостолы, — сказал я.

— Не придирайтесь к терминам. Подобрать подходящие слова недолго. Люди, на которых лежит ответственность за человечество. Постарайтесь проникнуться значением и величием этих слов. Вы уже не можете оставаться каким-то там просто Песковым двадцати шести лет от роду, вы один из немногих, на ком лежит ответственность за светлое будущее человечества.

— Зажравшегося, — сказал я.

— Сытого, — сказал он. — Избавленного от суетных забот о куске хлеба.

— Молодой он еще… — застенчиво подал голос Назар Захарыч. — Лиха не хлебал, по карточкам не жил, и вообще…

— Вот именно, — сказал Горчаков. — Назар воевал, а я пацаном голодал после войны, мы-то помним, что значит кусок хлеба, не то, что вы…

Спорить с ними я не мог — не умел. Я не привык спорить на такие темы и не предполагал, что когда-нибудь придется, но я знал, что не уступлю.

— Гоните этого иезуита, если еще раз появится, — сказал Горчаков, хлопая меня по колену. — Попался бы он мне, я бы с ним поговорил… он встал и тряхнул за плечо смаковавшего коньяк Назара. — Поехали.

— На посошок, Витя, — кротко отозвался Назар Захарыч. Совершенно ясно, что, несмотря на перевес в годах, он ходил у Горчакова под каблуком, тихий человек, добренький, безответный. Я не мог представить его молодым, в шинели…

— Ладно, — разрешил Горчаков. — Доброй ночи. Борис.

Он ушел в прихожую, высокий, жесткий, собранный, раз навсегда определивший свою позицию и не собиравшийся отступать. Когда твой противник сильный человек, его даже уважаешь; легче, если он рыхлая ничтожная личность, с тем проще, его неприкрыто презираешь, а сильного презирать невозможно, нужно что-то большое, чтобы перестать его уважать.

Назар Захарыч допил посошок и встал.

— Доброй ночи, Боря, — сказал он плюшевым голосом. — Вы не обращайте внимания на все, что Витя про политику… Просто вспомните детишек в неблагополучных странах, видели ведь фильм? Ужас…

— Послушайте, — сказал я. — Вы оба мне так и не сказали, я не могу понять… В чем суть эксперимента, самая суть?

— Ну это же просто, Боря. Помните школьные опыты с бумажками? Опустили ее в пробирку, посинела — опыт удался. И вот такие бумажки мы трое.

Посинеем — все в порядке, можно начинать по всей планете. Поняли?

— Понял… — сказал я. — Доброй ночи.

Дверь за ними захлопнулась. Я прибрал со стола, поплелся в спальню. Жанна захлопнула книгу и вопросительно взглянула на меня, я отобрал книгу, положил ее на столик и поцеловал Жанну.

— Ушли? — спросила она.

— Да, — сказал я.