Варяго-Русский вопрос в историографии

Начав свои рассуждения с постулата: «ПВЛ не содержит другого обозначения скандинавов, кроме слова варяг...», Мельникова и Петрухин заканчивают их повтором того же постулата: «Слово варяги в этом контексте (в контексте введения. – Л.Г.) выступает как собирательное обозначение скандинавов»[212]. «Собирательным обозначением» для «скандинавов» варяги здесь быть не могут хотя бы потому, что в перечне народов отсутствуют как даны, так и юты – предки современных датчан. На эту неувязку неоднократно обращалось внимание[213]. Однако удовлетворительного объяснения до сих пор не имеется[214]. Но если это так, то вывод авторов о том, что варяги – это собирательное обозначение скандинавских народов, необоснован, вернее, он основан на вере в постулат Байера, а не на летописных данных. То же самое видно и из других летописных фрагментов, приводимых авторами.

Вот один пример: «После неудачного похода руси в 941 г. Игорь “нача совокупляти вое многи, и посла по варяги многи за море, вабя е на греки”. Здесь впервые после призвания князей говорится об обращении за море к варягам – видимо, скандинавские (? – Л.Г.) дружины Аскольда и Дира, равно как и Олега, считаются летописцем русью, осевшей в Восточной Европе»[215]. Почему дружины Аскольда и Дира должны быть «скандинавскими», авторы не утруждают себя разъяснениями, уверенные в том, что выше приведённого бездоказательного вывода о «собирательном значении» вполне достаточно. Аналогично преподносится и следующий пример: «В 977 г... Владимир бежит из Новгорода за море, а в 980 г. возвращается с варягами и идёт сначала на Полоцк... Состав войска Владимира традиционен: “варяги и словени, чудь и кривичи”. ... Варяги называют Киев “своим городом” и требуют откупа. Владимир обещает собрать деньги, но сам обманывает варягов. Части “добрых и смыслёных” скандинавов (? – Л.Г.) он раздаёт “грады”; другую часть отправляет в Византию...»[216]. Как видно, Мельникова и Петрухин, по примеру Рудбека, подставлявшего вместо гипербореев слово шведы, подменяют слово варяги на скандинавов, доводя читателя до томления неустанным повтором того, что варяги – это скандинавы. Приведя несколько таких летописных фрагментов, авторы безапеляционно заявляют: «Во всех рассмотренных контекстах наименование варяги недвусмысленно (? – Л.Г.) применяется к скандинавам...»[217]. Но ни малейшего намёка нет об этом в приведённых летописях!

После летописей Мельникова и Петрухин переходят к правовым текстам и обнаруживают, что в «Русской правде» слово варяг используется также как собирательное обозначение скандинавов. Вот как обосновывают они свой вывод: «В древнейшей... редакции “Русской правды” варяги наравне с колбягами... получают... статус иностранца, чужака. ... А.А.Зимин... интерпретировал название варяг как обозначение чужеземца, иностранца. ... Исходя из летописного словоупотребления, можно было бы уточнить, – указывают Мельникова и Петрухин, – что этим чужеземцем является скандинав, как наиболее частый иноземец на Руси, представляющий иноземцев вообще...». Завершая этим замечательным силлогизмом (варяг – это иностранец, скандинавы – наиболее частые иностранцы, следовательно, варяг – это скандинав) рассмотрение русских источников, Мельникова и Петрухин с удовлетворением заявляют, что «в русских летописях и памятниках права слово варяги выступает как единственное собирательное обозначение скандинавских народов»[218]. Но если не заниматься тенденциозным передёргиванием сведений из русских летописей, то совершенно очевидным выступает тот факт, что в русских летописях и других русских источниках нет никаких указаний на то, что варяги – это скандинавы, следовательно, утверждение: варяг значит «скандинав на Руси» – плод авторской умозрительности!

Для обоснования своего тезиса Мельникова и Петрухин привлекают далее скандинавские и византийские источники. Их цель – доказать, что варяги – это не то «военный отряд», не то «торговая организация» со Скандинавского полуострова, отправившаяся безымянной в Византию, но транзитом через Русь и уже на Руси придумавшая себе название варанг, по версии авторов, группа людей, объединённых взаимными обетами верности, которое на Руси трансформировалось в варяг, но дойдя до Византии, вернуло себе форму варанг, однако покидая Византию по пути домой в Скандинавию, переменилось на вэринг как более «продуктивную» форму. Вот такой круговорот варангов в норманистской концепции. Проиллюстрирую приведённое резюме выдержками из статьи Мельниковой и Петрухина.