Вариант "Ангола"

Гусаров, одним жестом прекративший волнение, пояснил, что в помощь лодке выделено судно обеспечения — пароход "Микоян", который снабдит "Л-16" топливом и продовольствием: "и без союзников обойдемся". Ну а потом в общих чертах передал смысл совещания на базе — правда, с единственным отличием: если на базе он задавал вопросы полковнику Андрееву, то теперь ему пришлось "держать речь". И, похоже, ему это было не совсем по душе.

— Разрешить вопрос, товарищ капитан? — со своего места поднялся невысокий плотно сбитый моряк. Его я уже знал — это был старший комендор, то есть главный артиллерист, с забавной фамилией Поцелуйко. Так получалось, что во время погрузки мы с ним работали в паре, таская вместе ящики.

— Слушаю?

— А зачем мы плывем в Африку?

— Хороший вопрос, — кивнул Гусаров. — Как всегда, в яблочко, Федор Иванович. Учитесь, товарищи…

Товарищи заулыбались. Что ни говори, а разрядить обстановку Гусаров умел.

— Думаю, на этот вопрос лучше меня ответят товарищ Вейхштейн и товарищ Вершинин, — сказал капитан.

Вейхштейн толкнул меня локтем в бок — мол, давай.

Я встал, раскрыл рот, и вдруг с ужасом понял, что все, что я хотел сказать, вылетело из головы.

— Такое дело, товарищи краснофлотцы… никакие мы не представители Комитета Обороны. Я геолог из Московского… впрочем, неважно это… Вот…

— Товарищ Вершинин хочет сказать, что сейчас в Анголе работает сверхсекретный советский объект. Он создан еще до войны, — короткими рублеными фразами вдруг заговорил Вейхштейн, которому стало ясно, что от меня толку немного. — Сейчас полноценная работа объекта невозможна. Поэтому перед нами поставлена задача: эвакуировать персонал и вывезти особо ценный груз, жизненно необходимый стране. Действия в Анголе возложены на меня и товарища Вершинина. А доставку нас в Анголу, эвакуацию персонала и вывоз груза командование поручило экипажу, который пользуется заслуженно высокой репутацией: экипажу "Л-16" под командованием капитана Гусарова. Вашему экипажу, товарищи краснофлотцы. Мы с товарищем Вершининым уверены, что командование не ошиблось в своем выборе, и с вашей помощью мы сумеем выполнить задание партии и правительства.

Он резко сел, потянув меня за рукав. Честное слово — если бы сейчас все моряки гаркнули "Служу Советскому Союзу!", я бы не удивился.

А моряки молчали — только это молчание было лучше восторженного рева. Они обдумывали услышанное, они — возможно, с удивлением для самих себя — понимали, что поставленное перед ними сверхсложное задание на самом деле является еще и знаком высочайшего доверия. И, возможно, многие сейчас преисполнялись гордости, "примеряя" к себе древнюю фразу: "если не я, то кто же?"

Расходились моряки задумчивыми.

Гусаров перед выходом пожал нам руки, чего я, признаться, не ожидал, а Смышляков даже задержался:

— Хорошо сказано, товарищ Вейхштейн, очень хорошо. Всех до сердца проняло, уж поверьте.

Он вышел.

Мы с Вейхштейном остались в отсеке вдвоем.

— Политрук прав — до сердца проняло, — сказал я.

— Да ладно, — Вейхштейн почему-то был насупленным. — И что толку?

— То есть?

— То есть надолго ли хватит этого запала? Или он пропадет сразу, как только мы во вражеские воды войдем, когда будем от каждого самолета и эсминца шарахаться? Да и в Анголе нас, думаю, не пряниками встречать будут… Слова это, одни слова. Чем нам поможет, речь-то?

— Ты так говоришь, как будто сам в свои слова не веришь.

Вейхштейн странно посмотрел на меня.

— В том-то и дело, Саша, что не верю. В том-то и дело.

И вышел из отсека.

Владимир Вейхштейн,

Конец сентября — начало октября 1942 г.

Борт лодки "Л-16" — Датч-Харбор

Не могу себя назвать любителем морских путешествий. Вроде относился к воде без отвращения, любил в речке купаться, да и на Черном море нравилось — но то было совсем другое. Здесь же мрачные серые волны с белыми барашками тупо бьют в борт лодки, и нет от них спасения. Смышляков сказал мне, что лодки особенно чувствительны к качке, что на других кораблях, настоящих, а не подводных, все не так страшно. Может быть, только от этого не легче.

С другой стороны, не я ли виноват в том, что случилось? Первая наша встреча… гм, меня с Тихим океаном, прошла очень уж неправильно. Тяжело болея с похмелья, попасть "на волну" — хуже не придумаешь. Это как с женщиной: вроде она симпатична, умна, интересна, но ты при знакомстве был пьян, сказал не то, грубо облапал — и она с тобой уже не разговаривает, обходит стороной. Вот так и у нас с морем.

Переход с Камчатки до Датч-Харбора слился в один непрерывный кошмар. Я большую часть времени лежал на койке, борясь со рвотными позывами, почти ничего не ел и не пил. Изредка выбирался наверх, постоять с краешку на мостике, промокнуть от постоянных брызг, так, что иногда папиросу докурить не удавалось — отмокала и тухла. Стоять повыше, со всеми — стыдно, потому как в любой момент может стошнить. Помучался, зло оглядел однообразное море с торчащими на горизонте в дымке островами — и обратно в келью, чахнуть.