– Со-ви! – проорал Алексей, надеясь, что младший лейтенант отзовется откуда-нибудь. Того не было, по несколько человек, находившихся на палубе, обернулись на него. Случилась одна из тех малообъяснимых секунд, когда все молча застывают и смотрят друг на друга. Сам он в оцепенении глядел на ползущего среди обломков и вставших дыбом расщеплеиных досок матроса, придерживающего левой рукой собственный живот, трясущийся при каждом его движении. Палуба тоже дрожала: то, как истерзанный, пробитый насквозь кораблик погружается, чувствовалось слишком отчетливо, чтобы это игнорировать.
– Покинуть корабль! – во всю мощь глотки скомандовал Алексей. Он, командир корабля, единственный имел право на эту команду. Никто не мог его понять, никто здесь не знал русского, но корейцы, лихорадочно вдевая руки в сдергиваемые ими с крючьев спасжилеты, делали все, как нужно. Кто-то сунул ему в руки тонкую папку – корабельный журнал, кодовые таблицы, еще какие-то бумаги, и Алексей, проверив, что все правильно, начал плотно, крест-накрест, обматывать ее ремешком бинокля. Закончив и сильно размахнувшись, швырнул в воду, указал рукой – и матросы начали прыгать за борт один за другим.
Нос «Кёнсан-Намдо» начал заваливаться вправо: площади свободных поверхностей внутри корпуса перераспределились как-то ненормально и уходящий в воду корабль начало переворачивать. Раненый закричал – дико, пронзительно. Он не мог даже встать, потому что текущая кровью рана на животе расходилась, выпуская из своего зияющего зева кишечные петли и обрывки сальника.
Капитан покидает судно последним? Может быть – когда имеет такую возможность. Прыгая за борт, Алексей знал, что он последний из тех, кто имеет хотя бы долю шанса добраться до берега. Исключением был, может быть, тот запертый в канатном ящике в нутре задирающегося кверху носа корабля ненормальный пленный, который так хотел жить, если он был еще жив. Но о нем Алексей не вспомнил.
Вода оказалась настолько холодной, что он не сумел даже крикнуть, когда нагрудник и бешено работающие ноги вытолкнули его наверх. Воздух зажало в горле, как тисками, и обжигающий холод начал вливаться внутрь сразу со всех сторон. Сзади, с корабля, кричали. Кричали и спереди. Метрах в трех, совсем рядом, бился и пытался выпрыгнуть из воды совсем молодой матрос. Лет ему было максимум восемнадцать, а то и меньше, но сменяющие одна другую судороги превращали его лицо в лицо сорокалетнего. Собрав волю в кулак и не дав себе думать о том, как судорога может схватить и его, Алексей сделал несколько сильных гребков сначала в сторону, а потом уже к берегу. Погибающий мог ухватиться за него, и тогда его не сбросишь уже ничем.
Сзади загремело и затрещало – так громко, что он услышал и обернулся в перерыве между двумя гребками. «Кёнсан-Намдо» встал вертикально, из воды торчала максимум четверть длины его корпуса, по рубку. Баковая зенитная установка, так и развернутая на левый борт, отчетливо виднелась на фоне неба, как что-то удивительно, невозможно чужое. Можно было не бояться взрыва котлов – их заменял давно сорванный с фундамента дизель, но начавший уходить вниз минзаг мог затянуть спасающихся за собой, и Алексей продолжал грести, изо всех сил работая руками и ногами. Кроль не кроль, брасс не брасс – то по-собачьи, то как-то еще, он мучительно пытался отдалиться от погибающего корабля. Обернулся он еще только один раз и даже почему-то не удивился тому, что последние несколько метров носовой оконечности еще были видны. На его глазах, уже опрокидываясь «на себя», нос минзага ушел под воду со звуком, неожиданно похожим на усиленный в десятки раз всхлип. На поверхности забурлило – и это было все. Корабля не стало. Снова начав работать руками, Алексей поймал отвлеченную, чужую мысль о том, что именно так могла выглядеть гибель «Кронштадта» в сорок четвертом, сумей какой-нибудь из эсминцев – сначала американских, а потом английских – добиться хотя бы пары торпедных попаданий. Тогда бы им было уже не выкарабкаться. «От судьбы не уйдешь», как говорила его бабушка. «Кому суждено быть повешенным, – тот не утонет». А ему, наверное, наоборот…