Вариант единорога

Четыре доллара девяносто восемь центов, хотя и сэкономленные на пище, все-таки не были истрачены совсем уж зря, ибо приемы, которыми он за эту цену овладел на Пути к Свободе, обеспечивали ему достаточный контроль над мышцами, чтобы сохранять безупречную статуйную неподвижность, пока щупленькая пожилая женщина, оставив у тротуара арендованный автобус, проходила через Греческий период в сопровождении детишек девяти лет и моложе, что она обычно проделывала по вторникам и четвергам между 9.35 и 9.40 утра. К счастью, он избрал сидячую позу.

Не прошло и недели, как он сопоставил обходы сторожа с тиканьем огромных часов в соседней галерее (очаровательное творение восемнадцатого века — позолота, эмаль и ангелочки, которые гонялись друг за другом по кругу). Ему не хотелось, чтобы его украли в первую же неделю вступления на новое поприще. Какая грустная участь ожидает его тогда? Какая-нибудь третьестепенная галерея или тягостная роль в унылых частных коллекциях унылых частных коллекционеров. А потому он был сугубо осторожен, совершая налеты на запасы кафетерия на первом этаже, и прилагал массу стараний, чтобы завоевать симпатию окружающих ангелочков. Дирекция, видимо, не сочла нужным обезопасить свой холодильник и кладовую от налетов экспонатов, и он очень одобрил такое отсутствие воображения с ее стороны. Он угощался вареной ветчиной и хлебом грубого помола (способствует пищеварению), десятками грыз батончики с мороженым. Не миновало и месяца, как ему пришлось заняться гимнастикой в Бронзовом периоде (способствует избавлению от излишков веса).

— Затерянный! — вздыхал он в Новейшем периоде, оглядывая владения, которые считал своими. Он плакал над статуей Сраженного Ахилла, как будто она принадлежала ему. И принадлежала!

Словно в зеркале, он видел себя в коллаже из болтов и гаек.

— Если бы ты не продался,— обвинял он,— если бы ты продержался подольше, подобно этим более простым детищам искусства... Но нет! Так быть не могло!

— Ведь не могло? — Он обратился к идеально симметричной подвижной абстракции, свисавшей сверху.— Или могло?

— Быть может,— донесся ответ неведомо откуда, и он взлетел на свой пьедестал.

Но это кончилось ничем. Сторож грешно упивался пышнотелостью на полотне Рубенса в другом крыле здания и не услышал этого обмена репликами. Смит заключил, что ответ указывает на случайное приближение к Дхаране. Он вернулся на Путь, удвоив свое стремление к отрицанию и изображению Поверженности.

В следующие дни он иногда слышал похихикивания и шепотки, но сначала отмахивался от них, как от фырканья детей Мары и Майи, поставивших задачей сбить его и отвлечь. Позже он утратил эту уверенность, но к тому времени он остановил свой выбор на классической форме пассивного любопытства.

Потом в один прекрасный весенний день, золотистозеленый, как стихи Дилана Томаса, в Греческий период вошла девушка и пугливо огляделась. Он почувствовал, что того и гляди утратит свою мраморную неподвижность, ибо девушка вдруг начала раздеваться!

А на полу — кубический предмет в оберточной бумаге. Объяснение могло быть только одно...

Конкуренция.

Он кашлянул — вежливо, негромко, классически...

Она вздрогнула и изумленно замерла, напомнив ему рекламу женского белья с использованием Фермопил. Волосы у нее были весьма подходящими для ее замысла — бледнейшего оттенка паросского мрамора, а серые глаза блестели ледяной волей Афины.

Она оглядела зал — внимательно, виновато, обаятельно...

— Конечно же, камень не поддается вирусной инфекции,— решила она.— Это прочищала горло моя нечистая совесть. Так вот, совесть, я отрекаюсь от тебя!

И она начала преобразовываться в Скорбящую Гекубу по диагонали от Поверженного Гладиатора, но, к счастью, не лицом к нему. И проделывала это совсем неплохо, вынужден был он признать. Вскоре она обрела эстетичную неподвижность. Профессионально оценив увиденное, он решил, что Афина и вправду была матерью всех искусств. А вот в стиле Возрождения или Романтизма у нее ничего не получилось бы. И ему сразу стало легче.

Когда огромные двери наконец закрылись, она перевела дух и спрыгнула на пол.

— Погодите! — предостерег он.— Через девяносто три секунды здесь пройдет сторож.

Ей достало силы воли, чтобы прервать невольный крик, изящной ручки, чтобы его подавить, и восьмидесяти семи секунд, чтобы вновь стать Скорбящей Гекубой. И все эти восемьдесят семь секунд он восхищался ее силой воли и изящной ручкой.

Сторож приблизился, прошел мимо и скрылся за дверью — в сумраке его фонарик и борода подергивались, как замшелый блуждающий огонек.

— А-ах,— выдохнула она.— Я думала, что здесь одна.

— И не ошиблись,— ответил он.— «Нагие и одинокие приходим мы в изгнание... Среди горящих звезд на этом истомленном негорящем угольке, затерянный... О тщета утраты...»

— Томас Вулф,— констатировала она.

— Да,— обиделся он.— Пошли ужинать.

— Ужинать? — переспросила она, поднимая брови.— Где? Я захватила армейские консервы, которые приобрела на распродаже списанных запасов...