Вариант шедевра

Началась счастливейшая в жизни пора, и продолжалась она с сентября по декабрь, когда шел в журнале роман «И ад следовал за ним». Оказалось, на этом свете есть ощущения поострее, чем ночная встреча с агентом в подворотне или объятия начальства за распущенный слух о том, что вирус СПИДа изобретен в лабораториях ЦРУ. Рассматривать с некоторым удивлением собственную фотографию, впитывать в очередной раз неповторимый текст и наблюдать, как в вагоне метро простые советские люди листают журнал (задержится ли их взгляд на романе?).

«Огонек» тогда долетел до пика, тираж превышал четыре миллиона, каждую неделю вырывались на просторы родины чудесной драгоценные мои номера, да еще и любимые фото и картины я подбрасывал для журнальных коллажей.

Старушка КГБ недолго мучилась и уже в конце сентября инспирировала по мне первый залп в «Красной звезде», действовали по знакомым канонам (те, кто не с нами, не просто враги, но и алкаши, распутники, взяточники и т. д. – ненужное зачеркнуть), сообщили, что я «человек не слишком строгих моральных правил» (видимо, автор любил Пушкина, «Мой дядя etc.»), к тому же, благословил побег Гордиевского – тогда я воспринял это как свойственные службе издержки стиля, однако, как оказалось, считали так всерьез. Хорошую кость подарили псу, и ответил я славно в «Комсомолке», до сих пор горжусь, и название придумал с выпендрежем, но прямо в точку: «Признания нерасстрелянного шпиона», наверное, уже тогда Крючков занес меня в «черные списки».

Впрочем, на «Красной звезде» не успокоились, а поддали мне в ежемесячнике КГБ «Совершенно несекретно» («фантасмагорический роман, поражающий воображение читателей „Огонька” несметным количеством пьянок и амурных дел»), тут и заместитель начальника разведки уважаемый мною Вадим Кирпиченко не поленился обозвать роман «туфтой», спасибо, товарищи, за рекламу (потом в частной беседе со мной признался, что романа не читал, впрочем, меня это не удивило).

Но все эти уколы меня, как истинного шиза, только подстегивали. Я вспоминал притчу Андре Мальро. «Тогда Непреклонный Император приказал Художника повесить. Он опирался о землю только большими пальцами ног. Когда он устанет… Он оперся о Землю одним большим пальцем, а другим большим пальцем нарисовал мышей на песке. Мыши были нарисованы так хорошо, что они вскарабкались вверх по нему и перегрызли веревку. И так как Непреклонный Император сказал, что вернется, когда Художник ослабнет и закачается в петле, Художник тихонько ушел восвояси. И увел с собой мышей».

…Год девяносто первый начался ужасно: в феврале рано утром увезли в больницу Катю, вечером у нее был Саша, она шутила, а в ночь внезапно умерла – сердце. Катя умерла, исчезла с этой земли. Остались лишь письма, вещи и память, которая с каждым годом все острее восстанавливает прошлое. «Волосы – искры пожара отбросив, шутя, назад, читала Мартен дю Гара, сонно смотрела в сад. Чертила томно и ленно, губу оттопырив вниз, левой рукой – поэму, правой рукой – эскиз». И вот нет Кати, смеется она, заливается с фотографии, снятой на Трафальгарской площади: голуби одолели ее, бедную, облепили и голову, и плечи…

События в стране не переставали будоражить. Перестройка уже буксовала, фигура Бориса Ельцина становилась все популярней, надоели лозунги о прелестях хозрасчета и социалистической кооперации, о том, что демократия – это социализм, и наоборот. Раздражали водянистые слова о новом мышлении, но, когда на каком-то съезде пикнули о частной собственности, весь зал замер от ужаса. Помнится, мы со старым другом Евгением Силиным[107], вершившим мировые дела в Комитете за европейскую безопасность (ныне что-то связанное с атлантическим единством), прослышав на праздники о том, что якобы с Центрального телеграфа сняли портреты членов политбюро, ринулись туда, дабы убедиться… неужели? неужели? Воистину сняли!

Конечно, сейчас и экономический бардак, и страшные контрасты, и киллеры, и не меньше вранья, но все-таки какое счастье, что мы выбрались из царства одной Извилины, в котором прожили бы, может быть, и спокойнее и зажиточнее, но пошло и унизительно!

О, где вы, первомайские лозунги на первой полосе «Правды», серьезная и увлеченная дискуссия о путях перехода от социализма к коммунизму, покорное созерцание мастодонтов в Политбюро и брызги ядовитой слюны в адрес разных рейганов и Тэтчер!

У меня вылезли глаза из орбит, когда я увидел, что Горбачев на парижской пресс-конференции выступает без бумажки! И все-таки окно в Европу прорубил он, все мы вышли из его нелепой, скроенной из странных заплат шинели! И заговорили все, и все без бумажки, да так громко, что затряслись и рухнули стены всей державы.