Варианты Морозова

Митеня подлетел к нему и, еще ничего не сказав, своей радостной преданной улыбкой сообщил, что рад видеть Морозова и поздравляет. Горный мастер обычно в представлении Морозова и был горным мастером, заезженным, невыспавшимся и замордованным, как молодой специалист. И дело было не в одеждах, спецовке или чистой рубахе, не в слипающихся глазах, а в том образе, который назывался Митеня. Сейчас горный мастер был свеж; воротник его желтой рубахи открывал длинную мускулистую шею и крепкие ключицы, на одной из которых, слева, нежно темнел продолговатый синяк. И Морозов понял, что его образ Митени лжив, как служебная фотография в сравнении с живым человеком. Но от этого понимания мало могло измениться, а вернее — не сразу и не скоро.

— Константин Петрович! — воскликнул Митеня. — Вот чудеса! — Он склонил голову к одному плечу, потом к другому и весело играл глазами, вызывая своим последующим молчанием трогательное недоумение.

— Какие чудеса? — улыбнулся Морозов, но его улыбка вышла механической. Он не был готов к радости, вызванной непосредственной человеческой симпатией.

— Как? Разве вы еще не знаете? — спросил Митеня. — Нас ждут большие перемены!

— А ну тебя, — отмахнулся Морозов.

Подошел Лебеденко, пожал руку и укоризненно сказал:

— Не ожидал, Константин Петрович! Хоть бы намекнул для приличия… А то я с ним спорю, а он на тебе!.. Ну с повышением вас.

Морозов кивнул. Казалось, Лебеденко вот-вот скажет еще что-то, чтобы закончить шуткой. Без нее его слова не походили ни на поздравление, ни на какую-либо другую доброжелательность.

Они смотрели друг на друга. Этот широколобый, с низко опущенными пушистыми бровями и могучего сложения человек смотрел безрадостно.

Его фигура — в мешковатом свитере, узких брюках и сандалетах — была чем-то схожа с бетонными скульптурами послевоенных лет. Вот только она выражала что-то более сложное, чем скульптура, а непоколебимость была именно такая.

— С вас магарыч, — вымолвил Лебеденко свою шутку. — С такого заработка можно всю шахту угостить.

И он пошел, не ожидая ответа, большой, непоколебимый, с пакетом в руке.

— Переживает, — сказал Митеня. — Видно, вчера с женой полаялся.

— Предположим, с женой, — согласился Морозов.

Он подумал, что сейчас променял бы дружбу двух Митень на просто хорошие отношения с Лебеденко. Что Митеня? Отовсюду на него сыплются неожиданные удары, и никому нет дела до его беззащитности. А Лебеденко в той солидной силе, что без крайней нужды не следует с ним задираться.

Один — слаб, второй — силен; один привязался к Морозову, а второй оскорблен морозовским повышением. Самому же Морозову некогда дружить с Митеней и никак нельзя доводить отношения с Лебеденко до враждебности.

И, подумав так, Константин обнял Митеню и пошел с ним рядом, расспрашивая о вчерашнем дне и вообще о подробностях личной жизни. Качаем уголек нормально, отвечал горный мастер, а личная жизнь как личная жизнь, уснул только на рассвете, но это мелочи, а главное — не дайте нас в обиду…

Морозов его понимал: значит, уже появилось кое у кого мнение, что новый начальник станет погонялкой в руках Зимина. (Подробности любви, бессонная ночь — это было пропущено мимо ушей.)

И еще Морозов понимал, что, по всей вероятности, он губит себя. Почему у него не было радости?

Начиналось жестокое соревнование. Пока еще не было ни единого удара, пока стало просто некогда выйти на шаг в сторону из узкого длинного прохода, идущего к серому просторному горизонту, и следовало лишь ускорять шаги.

Через несколько минут Морозов проводил наряд, и ему недосуг было размышлять об отвлеченных предметах. Он встретил первых противников, которые вместе были сильнее его одного. Перед самым нарядом он сказал себе, что должен вытерпеть любые проделки Тимохина и Лебеденко, не то вспыхнет открытый огонь вражды и тогда вмешательство Зимина надолго свяжет руки Морозову.

Он сидел на хозяйском месте, возле сейфа, где прежде располагался Бессмертенко, а потом Тимохин. Сейчас Тимохин передвинулся за приставной стол с правой стороны, с левой же был Лебеденко. Митеня сидел на стуле возле стены рядом с остальными шахтерами.

Повел наряд Тимохин и дал задание. Перед Морозовым лежал чертеж-синька второго участка. Он слушал заместителя и смотрел на синьку. Своим обычным маловыразительным голосом Тимохин перечислил привычные операции: пробурить шпуры, зарядить взрывчатку, приготовить нишу для комбайна и так далее, — все шло по будничному накату.

Морозов оторвался от чертежной синьки, стал смотреть на Тимохина. Тот выглядел плохо. Под глазами собралась помятая мертвая кожа, а глаза были старые.

«Еще четыре года — и я буду таким! — подумал Морозов. — Но как он сразу сдал».

Он поискал взглядом Ткаченко. Наклонившись к Лебеденко, Морозов шепотом спросил:

— Где комбайнер?

Лебеденко промолчал: или не расслышал, или не захотел отвечать.

«Спокойно! — сказал про себя Морозов. — Пусть они меня даже не замечают… Мне нельзя мелочиться».

Он дождался, когда Тимохин закончил, и постучал по столешнице. Тимохин взглянул на него, но Морозов решил сам вести разговор.