Варианты Морозова

Мать Константина была дочерью ответственного работника, главного инженера угольного комбината Виталия Ивановича Шестакова, действенного твердого человека, преждевременно изношенного работой и застарелым страхом. Причину страха Константин узнал много лет спустя после смерти деда. Шестаков был сыном горного инженера, закончил гимназию и зимой девятнадцатого года был принудительно мобилизован в деникинскую добровольческую армию в чине прапорщика. Где он воевал и что при этом испытывал — теперь не узнать. Шел ли он с белыми частями в Киев, или прорывался к Царицыну на соединение с Колчаком, или двигался на Москву? Где бы ни был, но потом оказался в Новороссийске, откуда с простреленной шеей уплыл на переполненном пароходе в болгарский порт Варну. Из Варны Шестаков вернулся в Россию пешком. Сейчас уже невозможно представить, как Шестаков прошел этот путь. И так ли это было: в офицерской шинели со споротыми погонами, без документов, в грязных бинтах он шел, не боясь ни ареста, ни смерти? Константин не застал на белом свете деда по материнской линии и редко о нем думал. Из рассказов матери следовало, что Виталий Иванович скрыл свое белогвардейское прошлое, закончил Днепропетровский горный институт, где обрел несколько друзей, один из которых стал министром угольной промышленности страны, и потом работал на шахтах, часто переезжая с места на место. По-видимому, его угнетали страх и раскаяние. Чем выше он поднимался по службе, тем тяжелее ему было. И эта тяжесть легла на его дочь Полину. Из-за переездов она много раз попадала в новые детские компании, где оказывалась в жалкой роли гадкого утенка и, едва пробившись с последней ступеньки жестокой детской иерархии на предпоследнюю, была вынуждена снова менять школу и город. В результате у Полины не было ни друзей, ни родины, той маленькой родной территории, которую некогда именовали землей отцов. Она выросла красивой и опустошенной, как прямой колос с выжженными суховеем зернами. Напрасно было надеяться, что она способна защитить семью от невзгод.

Виталий Иванович вскоре после замужества дочери умер в Москве от рака легких, не дожив пяти месяцев до рождения внука Константина, которому он оставил туманную и печальную легенду о своей судьбе.

Константин унаследовал от него седловидный нос с горбинкой и тяжеловатые веки. Прожив почти тридцать лет, внук ни разу не почувствовал потребности представить себя на месте Виталия Ивановича, то есть даже не представить, а оживить собою прошлое, вообразив себя на его месте, как он это делал, думая об отце и о деде по морозовской линии. Дед Шестаков ему не давался.

Наверное, Константин был первым в роду, попытавшимся определить свое место в долгой семейной цепи рождений, работ и смертей. Морозовский род был молодым: его традиции только-только сложились, и раньше ни у кого не было желания осмыслить прошлое, потому что прошлое еще не созрело, было только настоящее и будущее. И лишь в Константине Морозове несколько десятков лет неосознанной истории стали выкристаллизовываться в закономерность.

У Шестаковых, наоборот, традиция технической интеллигенции угасла вместе с последним представителем рода. Виталий Иванович, передав внуку две черты портретного сходства, как будто не оставил никакого другого наследства. Иногда в Константине проявлялась неожиданная необъяснимая усталость. Может быть, она пробилась от него…

Когда Петр Григорьевич Морозов женился на Полине Шестаковой, он был счастлив так, как может быть счастлив влюбленный. Другими словами, он был совершенно слеп. Полине едва исполнилось восемнадцать лет. Она была красива — высокий прямой лоб, серо-голубые веселые глаза, чувственный рот; о чем еще мог мечтать одинокий молодой мужчина, работавший в подземном мраке многими часами, а то двумя и тремя сутками подряд? Понятно, он не долго выбирал невесту. Да и не было в разрушенном городе большого выбора: одни невесты еще находились в эвакуации, другие не вернулись из Германии, откуда мало кто вернулся.

Полина была готова принять все взгляды мужа, прислониться к нему и прожить век под его рукой. Ее следовало вести за собой, стать твердым руководителем ее изломанного характера и простой души. Но случилось совсем не так. Петр Григорьевич добровольно уступил жене первенство в семье, как то бывает между мужчиной и женщиной, еще ничем не связанными, кроме любовных отношений.

С его стороны не было никакой борьбы. Он не намеревался управлять семейной машиной и повторял метод, уже испытанный его отцом Григорием Петровичем. Жена стала главной в семье.

Пока шла суровая работа восстановления, он не пытался продолжить учебу в радиоинституте. Он отложил ее до лучших дней. Когда в числе сорока четырех тысяч человек Петра Григорьевича наградили скромной медалью «За восстановление угольных шахт Донбасса», было кем-то подсчитано, что каждый из них работал за одиннадцать человек. Петр Григорьевич получил еще одну награду — орден. Его избрали парторгом шахты. Шахтеры его уважали, но, по-видимому, это было уважение к хорошему стойкому работнику, и не больше.