Варианты Морозова

Он обрел некий суррогат воспоминаний, раскаяния и сожаления, которым легко заполнилась пустота в его душе. К осени стало ясно, что долголетние надежды на легализацию подводных исследований окончательно развеяны. «Ихтиандр» раскололся на группировки. Один за другим последовали отказы из Киева, Москвы и Симферополя, в которых говорилось, что «ученый совет такого-то НИИ считает в настоящее время нецелесообразным формировать новую лабораторию на базе любительского клуба подводных исследований». Это было непостижимо. За «Ихтиандром» стояла слава первых в стране акванавтов, три подводных дома, построенные на энтузиазме, несколько экспериментов, выполненных по просьбе академических институтов, которые теперь отказались его принять всерьез… И вместе с тем это было закономерно: исследование океана стало государственной задачей, ушли под воду специальные лаборатории «Черномор», а пора любительского энтузиазма закончилась.

Для Морозова связь с Людмилой означала то же самое: пора энтузиазма закончилась. Надо было жениться, заводить детей и устраивать свою жизнь, как это делают все люди, видя в этом свое главное назначение. Но Морозову хотелось жить по-другому…

В тот вечер ему не удалось остаться в одиночестве. Позвонил корреспондент местной газеты Дятлов, всегда много писавший об «Ихтиандре», и попросил приехать в редакцию.

— Нет, не могу, — сказал Морозов. — Я больше не занимаюсь подводными делами, а кроме этого, тебя ничто не интересует.

— Мое дело не касается «Ихтиандра». Приезжай!

— Давай по телефону. У меня ужасное настроение. Боюсь, что из меня ты ничего не вытянешь…

— По телефону нельзя, — сказал корреспондент.

— Тогда как хочешь. Пока, — Морозов опустил трубку.

Он не отошел от телефона, потому что звонок должен был непременно повториться. Через полминуты Морозов действительно снова разговаривал с Дятловым.

— У тебя женщина?

— Да, — ответил Морозов. — Самая прекрасная на свете, тебе такая не снилась.

— Хорошо, — вздохнул Дятлов. — Я понял. Пока…

Морозова не интересовало, чего добивался от него корреспондент. Дятлов цеплялся за крохотные шансы сохранить клуб, но клуб был ему безразличен. Он был просто ловким газетным репортером, а «Ихтиандр» пробил ему путь в московские газеты и журналы, сделал автором киносценария и сулил, пожалуй, еще немало профессиональных успехов, если бы развивался дальше.

Морозов выдвинул ящик письменного стола, вытащил фотографическую карточку Веры и стал смотреть.

Ему всегда казалось, что Вера находится где-то рядом и что они еще непременно встретятся. Когда он находил в газете или журнале строку со своей фамилией, он вспоминал Веру. Он ждал, что она вернется, но с каждым годом ее образ растворялся в теплом сером свете, словно отодвигался в какие-то сумерки.

На фотографическом снимке Вере было восемнадцать лет. Она стояла на берегу Айдара.

Морозов вгляделся в ее лицо, в темные и белые пятна общего рисунка, за которыми угадывались живые черты юной гордой девушки. У нее был высокий лоб и припухлые скулы — верные признаки давнего смешения славянской и татарской крови; ясные веселые глаза и приподнятые летящие брови говорили о сильной и таинственной натуре… Наверное, на реке был ветер, растрепал волосы, облил сарафаном ноги и маленькую грудь, и поэтому снимок дышал каким-то очарованием свежести.

Сегодняшняя Вера с ее озабоченным женским выражением была другим человеком. Морозову стало горько, и он медленно разорвал фотографию пополам и, ощутив в тот же миг раскаяние, бросил на стол обе половинки снимка и встал из-за стола.

Он не хотел подчиняться воспоминаниям. Все еще было живым, гораздо живее его нынешнего существования. «Да-да! Живее!» — воскликнул про себя Морозов, словно с кем-то спорил. А с кем он мог спорить?

…В эту же минуту Костя шел вместе с Верой по песчанистой и зеленой улице Гаршина. Здесь стояли старые дома красного кирпича. Дворы скрывались за заборами и высокими зарослями черной смородины, выбивавшейся сквозь просветы в штакетнике. Вдоль улицы прорыли траншею для газовой магистрали. Возле домов лежали просмоленные железные трубы.

Прежде эта улица называлась Богучарской и давным-давно здесь жил русский писатель Всеволод Гаршин.

— Знаешь, почему Богучарская? — спрашивал Костя Веру. — Богу — чару. Поняла?

Он улыбался. Он знал Старобельск с раннего детства, а Вера проводила в городке первое лето. И, еще не подозревая о связях прошлого с будущим, еще ничего не зная о себе, Костя делился с Верой чужой жизнью, которую он видел, слышал и случайно знал. Больше ему нечем было делиться.

— Богу — чару? — переспрашивала Вера. — Значит, очаровывать бога?

— Очаровывать бога? — говорил Костя. — Нет! Подносить богу чару, вот что… А ее мог подносить лишь тот, у кого чистая совесть. Теперь поняла?

Ему было радостно и объяснять, и глядеть на нее, в ее доверчивые ясные глаза, и слушать ее голос, и видеть, что ей с ним интересно.