Варяжский сокол

– Я это знаю, Ицхак, – холодно сказал каган. – Мы не готовы к войне. Нам нужно еще по меньшей мере пять – десять лет, чтобы выковать меч, способный сокрушить любого врага, дерзнувшего бросить вызов кагану Хазарии. Но это вовсе не означает, что я буду прощать своих ближников за отречение от истинной веры. Мне дела нет до того, во что верят простолюдины, но беки и ганы Хазарии должны быть иудеями. Они должны быть свободны от тех суеверий, которым подвержено стадо, данное им в управление. В противном случае мы никогда не избавимся от изменников в наших рядах. Ибо наши ганы будут толпами перебегать в стан язычников, как только им станет это выгодно. Ты меня понял, бек Карочей?

– Так я ведь веры не предавал, – возразил скиф. – А испугаться может каждый.

– Нет, Карочей. Тот, кто служит кагану Обадии, не должен бежать с поля битвы. Я ему это запрещаю. И каждый бек или ган, дрогнувший в бою, будет казнен по моему приказу.

– Этак у тебя не останется ни беков, ни ганов, уважаемый Обадия, – попробовал улыбнуться Карочей.

– Возможно, но это еще не повод, чтобы отрекаться от своих слов. Я прощаю тебе твою слабость, Карочей, в последний раз. Впредь я не жду от тебя известий о поражении, а весть о твоей доблестной гибели мне принесут другие.

Конечно, бек мог бы напомнить Обадии о бегстве из-под Варуны, когда тот лично возглавил отступающих хазар, но в данных обстоятельствах подобная дерзость стоила бы скифу головы. Обадия шел к власти, не щадя даже близких по крови людей, и уж тем более он не станет считаться с чувствами какого-то там скифа, приближенного к каганскому столу его же милостью. Карочею захотелось бежать как можно дальше из славного города Итиля, вот только бежать было некуда, ибо в любом конце Ойкумены ему грозило, в сущности, одно и то же – либо меч, либо петля.

– Бек Красимир нарушил мой запрет, – спокойно сказал Обадия. – Он принес в жертву кровавым славянским и туранским идолам шесть человек. За это будет наказан и он, и все сарайские старшины, независимо от того, какому богу они кланяются.

– Но ведь они сделали это из страха, – попробовал заступиться за Красимира скиф. – Обезумевшая толпа грозила им смертью.

– Я уже сказал тебе, Карочей, бояться в Хазарии нужно только меня. В третий раз я это повторять не буду.

Обадия резко поднялся с кресла и покинул зал. Скифу ничего другого не оставалось, кроме как с тоской обвести взглядом стены, помнившие многих верховных вождей Хазарии, быть может, даже более жестоких, чем Обадия. Но никогда еще каганскую булаву не держал в руках человек более непримиримый.

Обадия прибыл в Сарай, когда осень уже вступила в свои права, а город почти оправился от навьего нашествия. Жертвы, вовремя принесенные славянским богам, утихомирили как перепуганных обывателей, так и злых духов. Во всяком случае, за минувший месяц никаких происшествий в городе не случилось, и местные старшины вздохнули с облегчением. Бек Красимир, разумеется, не ждал от кагана благодарности, но все-таки считал, что вина его не из того ряда, чтобы всерьез опасаться за свою голову. Конечно, цитадель он потерял, но город ведь сохранил. Красимир, впавший было в смятение после всего случившегося, под воздействием рабби Иосифа теперь склонялся к мысли, что на Сарай напали ротарии, а вовсе не злые бесы. И все разрушения, случившиеся в городе, следует отнести на счет языческих волхвов, смутивших черный люд своими сказками. Во всяком случае, желание Красимира бежать в Новгородскую землю, бросив на произвол судьбы старших сыновей и имущество, сильно поостыло. В конце концов, обиженным волхвам ничего не стоило обвинить в связях с Навьим миром не только Обадию, но и самого Красимира, пусть и совсем недавно, но все же принявшего новую веру. А уж если поклонился Яхве, то будь добр соблюдать предписанный им порядок и не оглядывайся без конца на хитрых волхвов. На человеческие жертвы Красимир согласился скрепя сердце и только под давлением старшин. Уж слишком накалилась тогда обстановка в городе, и надо было спасать и свою и чужие жизни. А в жертву принесли всего лишь шестерых рабов, что вряд ли можно назвать большой потерей. Кто ж тогда мог предположить, что у кагана Обадии окажется на этот счет другое мнение? Бека Красимира гвардейцы кагана обезоружили прямо на пристани. Здесь же повязали и всех сарайских старшин, вышедших встречать Обадию с богатыми дарами. Исключение не сделали даже для рабби Иосифа, который, не менее изумленный, чем его товарищи, нашел в себе все-таки силы для протеста.

– Ты, рабби Иосиф, присутствовал при жертвоприношении? – спокойно спросил у старого знакомого Ицхак Жучин.

– А что мне еще оставалось делать? – возмутился Иосиф. – Ведь в жертву собирались принести меня. А я накануне уцелел только чудом. Пойми же нас, уважаемый каган-бек, мы все пережили страшную ночь. Люди боялись нового напуска навьей рати, которая окончательно погубила бы город.

– Ты же знаешь, Иосиф, что это глупые суеверия, – с сожалением покачал головой Жучин.