Варяжский сокол

Обрадованный граф неосторожно подставил гану спину, чем тот и не замедлил воспользоваться. Гийом растерянно хрюкнул, попытался обернуться, но был подхвачен расторопным Карочеем и переброшен в кресло, где и обрел наконец вечный покой. Ган, слабо разбирающийся в христианских догматах, сомневался, что душа Сакса отлетела в рай, но как раз этот вопрос волновал его меньше всего. На лестнице уже стучали сапогами подручные графа. Карочей обнажил меч и снес первую же голову, сунувшуюся в покои рабби Зиновия. А затем ударом в грудь он уложил второго мечника. Двое уцелевших были, видимо, настолько потрясены смертью товарищей, что бросились вниз с громкими воплями. Карочей в два прыжка настиг третьего головореза и взмахом меча оборвал его крик. Больше всего хлопот выпало с четвертым, который решил, видимо, подороже продать свою жизнь. Он оказался довольно неплохим рубакой, но ведь и ган Карочей с детства постиг все тайны ближнего боя. Его кривой меч сделал изящный полукруг, уклоняясь от встречи с мечом противника, а потом внезапно пал черной птицей на дурную голову. Ган, расправившись с последним своим противником, опустил меч и прислушался. Если предсмертные вопли головорезов графа Гийома и достигли чьих-то настороженных ушей, то их обладатель сделал из услышанного правильные выводы и поспешил покинуть опасное место. И в доме, и во дворе, и на улице царила тишина, ласкающая растревоженную душу гана Карочея. Скиф сунул меч в ножны и быстро поднялся по скрипучей деревянной лестнице в комнату рабби. Здесь за время его отсутствия ничего не изменилось, если не считать погасшего светильника. Лунного света, падающего из окна, было недостаточно для осмотра помещения. Поэтому Карочею пришлось вернуться на лестницу, чтобы прихватить оттуда чадящую лампадку, заправленную маслом. Первым делом Карочей заглянул в сундук, стоящий в углу. Увы, рабби Зиновий успел уже пустить в оборот большую часть серебра, присланную ему кудесником Гордоном. Тем не менее Карочей обнаружил на дне сундука довольно увесистый кожаный мешок с драгоценными камнями, при виде которых у скифа перехватило дух. Вот так навскидку он не мог сказать, сколько же эти камни стоят, но то, что они явятся хорошей компенсацией за утерянные денарии, он нисколько не сомневался. Кроме того, он прихватил из сундука несколько пергаментных свитков в надежде разобраться с ними на досуге. Далее задерживаться в этом доме не имело смысла. Некоторое время ган раздумывал, поджигать дом или нет, но в конечном итоге решил оставить все как есть и погасил чадящие светильники.

Улицы города, на счастье Карочея, в эту пору были абсолютно пустынны, и, если не считать надрывающихся от лая собак, никто не обратил внимания на выходящего из дома рабби Зиновия человека с увесистой ношей на плече. Удача сопутствовала гану и в дальнейшем. В дом князя Трасика он проник через тот же самый тайный ход, не потревожив при этом ни челядинов, ни мечников. После чего завалился на мягкое ложе и проспал до утра сном праведника.

Разбудила гана суматоха, поднявшаяся в тереме. Князь Трасик готовился предстать пред очи грозного Чернобога, и не где-нибудь, а на Калиновом мосту. И хотя Трасик был абсолютно уверен, что ничем существенным ему этот страшный обряд не грозит, тем не менее он сделал все от него зависящее, чтобы не ударить в грязь лицом. Поножи и наручи челядины начистили до зеркального блеска. Колонтарь искусной работы, со стальными бляхами как на груди, так и на спине, сидел на великом ободритском князе как влитой. Стальной шлем прикрывал голову, лоб и переносицу. Словом, Трасик выглядел в воинском облачении истинным витязем, грозой всех врагов славянского мира. Ган Карочей прищелкнул языком, разглядывая меч князя каролингской работы. По слухам, император Карл Великий запрещал продавать подобные мечи варягам, но то ли для Трасика было сделано исключение, то ли оружейники не слишком считались с императорскими указами, во всяком случае, ган Карочей сейчас держал в руках это почти совершенное орудие убийства.

– Прими мое восхищение, великий князь, – склонил голову в поклоне ган Карочей. – Думаю, что еще никогда на Калинов мост не выходил столь блистательный витязь.

Князь Трасик снял тяжелый шлем и горделиво тряхнул редеющими кудрями. Он придерживался того же мнения, что и ган, но из скромности не спешил его обнародовать. В любом случае, противника у него на Божьем суде сегодня не будет, а следовательно, некому будет проверять прочность его доспехов.

Приказный Бодря отвлек князя от размышлений. Трасик с удивлением глянул на вошедшего в зал мальчика лет двенадцати, которого сопровождал то ли слуга, то ли дядька. Мальчик был богато и чисто одет, а на его украшенном золотыми и серебряными бляхами поясе висел кинжал.

– Это Аскольд, – негромко произнес Бодря.

– Какой еще Аскольд? – сердито буркнул князь Трасик.

– Сын покойного кудесника Гордона, – тихо продолжал Бодря. – Дядька говорит, что кудесник приказал ему в случае несчастья передать мальчика в твои руки. Ты-де знаешь, кто его мать.