Варрава

— Я спросил Его однажды, почему Он не гневается на меня, и умолял Его не давать мне пощады. Тогда Он только улыбнулся и ответил: «Ты дитя, Фома, а для детей у меня нет гнева!» И потом прибавил: «Ты мне дорог, Фома, своим сомнением, подобно тому, как Иоанн дорог мне своей верой». — Я не понимаю этого, но Он так сказал. Так как же могу я оставить его!

Он умолк; Иуда тоже не возобновил разговора. Он думал: «Почему сказал он это мне, именно мне, и почему я ничего не имею ему сказать? Да и что мог бы я сказать ему, как мог бы объяснить ему то, что меня угнетает? Я и сам ведь этого не знаю».

«Уж не сомневаюсь ли я, подобно ему?» — спросил он себя с тревогой. Но какой-то голос внутри его ответил: «Нет, я не сомневаюсь, — я верю, что Он Христос, Божий сын!»

Не решаясь признаться себе в этом, он боялся найти нечто общее между мыслями Фомы и своими собственными; но ом ничего такого не нашел; слова его собеседника ничего в нем не всколыхнули. И, тем не менее, ему казалось, что при всех своих сомнениях и самообвинениях Фома счастливее его.

В молчании нагнали они остальных.

Вечернее солнце разливало жгучий зной и бросало прямо им в лицо свои косые лучи. Но теперь они приблизились к берегу, и ландшафт стал менее голым и унылым; кое-где маленькая купа деревьев отбрасывала тень на землю. Под одну из таких куп они и сели отдохнуть.

Некоторое время все оставались безмолвны. Иисус был задумчив, и по всему было видно, что Он занят тяжелыми, скорбными мыслями. Вдруг Он обратился к Симону и спросил:

— Петр, о чем ты думаешь?

Симон поднял голову и отвечал, нисколько, по-видимому, не удивленный, ибо порой случалось, что Учитель ставил им совсем неожиданные вопросы:

— Я думаю о том, почему Ты вчера в пустыне удалился от нас.

Иисус кивнул, как бы подтверждая его слово, взглянул на учеников и сказал:

— Еще немного, и Я буду, быть может, еще дальше от вас, чем вчера.

Петр посмотрел на Него с испугом и сомнением, а Иоанн воскликнул:

— Что хочешь Ты сказать, Господи? Зачем Тебе быть далеко от нас? Не думай этого! Где будешь Ты, там буду и я!

Иисус печально покачал головой и снова взглянул на Симона.

— Неужели вы думаете, что Сын Человеческий спасется от рода, у которого в обычае побивать камнями своих пророков? Они искали убить Иоанна и хорошо знают, что Меня им больше следует бояться. Или думаете, что Я меньше Иоанна?

Ученики смотрели на Него испуганно и вопросительно. Но Иоанн снова воскликнул:

— Господи, Ты хочешь сказать…

Тогда Иисус посмотрел на них каким-то особенным, блестящим взглядом и с усилием произнес:

— Что Я должен умереть!

Ученики сидели бледные и безмолвные. Но, наконец, Симон подошел к Иисусу и сказал с укоризной:

— Настав и и к, что это за речи? Это Ты о первосвященниках говоришь, что они Тебя умертвят! Какое Тебе до них дело? Зачем Тебе попадаться им на глаза? Останься с нами! Здесь никто Тебе не сделает зла, а, если кто вздумает угрожать Тебе, мы Тебя защитим!

Тогда Иисус обернулся и устремил на Симона взгляд, которого тот никогда после того не мог забыть.

— Отойди от Меня, сатана! — тихо сказал Он. Симон отступил назад; и все стояли пораженные изумлением.

Но Иисус повернулся в другую сторону и продолжал Свой путь. Они последовали за ним на некотором расстоянии, бледные и недоумевающие.

Иуда слышал все это, но точно во сне; значение слов не внедрилось ему в душу. Он снова взглянул на Фому, все так же шедшего рядом с мим. Тот тоже был бледен и серьезен, но с лица его исчезло прежнее измученное выражение; оно носило теперь отпечаток мужества и отваги и что-то похожее на сияние радости.

Завистливое чувство кольнуло Иуду, и он снова подумал: «Да, он счастливее меня!»

XIII

Но в Генисаретской стране весна стояла в полном расцвете и улыбалась возвращавшимся из пустыни людям, как бы желая изгнать все заботы из их сердец. Тогда Иисус снова сделался светел и кроток, и постепенно в душе учеников потускнело воспоминание о том, что произошло в пустыне.

Только Мария Магдалина ходила все время печальная и хмурая, точно предвестница надвигающегося несчастия, и ученики думали, что ею снова овладели злые духи; некоторые рассказывали, что были очевидцами бурных приступов странного ее недуга, бреда души, над которым никто не имел власти, кроме одного Иисуса. Близ Него она еще казалась спокойной, почти счастливой; но бывали времена, когда она как будто страшилась Его влияния на нее и держалась вдали от Него, бродя одиноко в горах.