Варрава

И действительно, возвратясь в Италию, Нерон, нисколько не заботясь о мерах предосторожности, и тут, казалось, искал для себя лишь новых артистических триумфов. На долю Неаполя выпало счастье стать первым итальянским городом, в который с триумфом въехал цезарь на своем возвратном пути в Рим. Для этого въезда нарочно в городской стене сделан был пролом, через который Нерон, сам правя, в сопровождении своего многотысячного кортежа, въехал в город на роскошной золотой колеснице, запряженной четверкой резвых белоснежных коней. Не менее торжественным въездом осчастливил император и драгоценный в его глазах, как место его рождения, Антиум, а также и Альбано, где находился глубоко почитавшийся всею вообще латинскою расою, как народная святыня, храм Юпитера Латиария, покровителя латинского союза. Но для Рима, своей резиденции и столицы империи, цезарь приберег торжественность небывалого триумфа, один уж вид которого не мог не вызвать краски стыда на лице каждого истого римлянина. Облеченный в дорогую пурпуровую тунику, поверх которой с плеч накинута была усеянная золотыми звездами хламида, цезарь-артист въехал в Рим на той самой колеснице, на которой основатель империи, император Август, праздновал свой триумф после славной победы, одержанной победоносными римскими знаменами при Акциуме. Голова его была увенчана оливковым венком победителя при олимпийских состязаниях, в правой руке он держал пифийский лавровый венок. В колеснице, рядом с триумфатором, восседал не доблестный полководец, а китаред Диодор — его бывший преподаватель игры на кифаре. Впереди колесницы тянулись бесконечно длинною вереницею ряды герольдов, несших победные венки, полученные цезарем на разных состязаниях музыкальных и драматических, позади шли целые тысячи хорошо выдрессированных клакеров, называвшихся августинцами.

В Колоссее, по случаю въезда императора, сделан был пролом одной из арок, и через эти расширенные ворота император со всем своим кортежем въехал в Велабрум, откуда через форум направился не к Капитолию, по обычаю всех цезарей, а в Палатинский дворец, в храм своего патрона Аполлона Музагэта. К нему навстречу вышел сенат в полном своем составе и в парадном облачении; народ густыми толпами валил вслед за торжественною процессиею цезаря и восторженным крикам: «Да здравствует Август! Слава Нерону-Геркулесу! Слава Нерону-Аполлону! Слава его божественному голосу!» — крикам, в которых голоса плебеев сливались с голосами сенаторов, все еще продолжавших носить почетное название «отцов отечества», казалось не будет конца. На улицах курились ароматические эссенции, из окон домов, убранных зеленью и цветами, сыпались на славного певца розы, лилии и даже драгоценные каменья, с балконов молодые римлянки махали ему восторженно платками, даря победителя радостными улыбками и нежными взглядами.

Торжество цезаря-артиста было полное и желать ему больше не оставалось ничего; цель его была достигнута: достоинство цезаря отступило на задний план перед искусством гистриона — и чернь, и народ, и отцы-сенаторы, проявляя редкое между собою согласие, рукоплескали единодушно публичному гаерству своего божества, получившему в глазах римлян священный характер, и потешные зрелища, в которых главным действующим лицом являлся сам император, возведены были отныне на степень важных государственных дел. Перестала существовать империя в настоящем значении слова, а было только одно всемирное позорище, на котором в качестве зрителей присутствовали народы и племена всего образованного мира, не спуская глаз с цезаря-артиста и готовые рукоплескать каждому звуку его божественного голоса.

Совершенно успокоенный со стороны тех опасений, которые были вызваны в нем тревожными сообщениями Гелия, Нерон с этих пор весь отдался исключительно только одним заботам о развитии и сбережении своего дивного голоса, — оберегая его, он дошел до того, что все свои приказания преторианцам, также как и сообщения о своих намерениях и планах в собрании отцов-сенаторов, стал делать не иначе, как письменно. Кроме того, он приставил теперь к своей особе особое должностное лицо, прозванное им фонаском, обязанности которого заключались в том, чтобы, находясь безотлучно при императоре, следить за тем, чтобы цезарь надлежащим образом берег свое горло, повязывал бы шею и не забывал бы прикрывать рот платком.

Однако ж, этому триумфу цезаря-китареда, — триумфу, не имевшему ничего себе подобного на страницах римской летописи и вызвавшему столько громких восторгов среди народа, павшего в своем разврате до утраты простого чувства благопристойности, — суждено было быть последним торжеством Нерона. Терпение и Бога и человека было одинаково исчерпано, и грянул гром.