Варрава

Происшедшая в ней перемена наполнила ее ощущением неизъяснимого счастья. Слова Иисуса овладевали ею с такой полнотой, что ей казалось, будто она живет только ими. Она вся прониклась сознанием глубокого, сокровенного понимания, живого восприятия того, что Он говорил, и ей думалось, что не только Его слова она понимает, но и то, что таится в самых недрах Его души, и что ко всему этому сокровенному ей будет дано приобщиться. И под конец она подняла глаза и посмотрела на Иисуса ясным и твердым взором, в котором не было больше ни страха, ни стыда.

И пока она так смотрела Ему в лицо, одна мысль проснулась в ней и, все проясняясь достигла глубокой, непреложной уверенности. Правда, в этой мысли была скорбь, самая глубокая скорбь, какая только могла обрушиться на нее, но в то же время она чувствовала, что выше и прекрасней этой скорби нет ничего в ее жизни. Эта мысль заключалась в том, что Этот Человек отмечен смертью, что дни Его сочтены. И пред этой уверенностью исчезли в ее душе все сомнения, все беспомощные вопросы. Кто Он, — Человек или Бог, — есть ли любовь ее к Нему грех и кощунство, это утратило для нее теперь всякое значение. Она одно только знала: что ее единственная задача усладить для Него безграничной преданностью те часы, которые Ему еще оставалось прожить, беззаветно отдать Ему все свое существо, всякую мысль, всякое чувство, всякое желание, принести Ему в дар счастье глубокого, задушевного сочувствия. Ради этого жила она, мыслила и страдала; силу на это она ощущала в своей любви.

Она не отрывала от Него своего взора. «Он должен взглянуть на меня! — думала она, — и тогда Он все поймет! Почему не смотрит Он на меня, — разве же Он не знает, что происходит во мне?»

И вот Иисус обратил к ней Свое лицо и встретил ее взгляд. Это длилось один только миг, но она видела, что Он понял ее и принял ее дар.

Вечером Иисус возвращался в Вифанию вместе с Марией, ее сестрой и братом. Марфа бросала удивленные взгляды на сестру: вся она была какая-то просветленная, как это бывает в то мгновение, когда человек свел свои счеты с жизнью.

Некоторые из учеников следовали за ними, а также и Мария Магдалина: Мария часто взглядывала на нее, но Магдалина избегала ее взора. Во всем ее существе было что-то, более, чем всегда, смятенное и сокрушенное.

Но когда они остались на минуту одни, она порывисто схватила руку Марии и поцеловала ее.

II

В тот же вечер Иуда тайно покинул Иерусалим, куда пришел вместе с другими учениками. Его путь лежал на юг, по непроторенным тропам, чрез горы Иудеи. Ни одной живой души не встретил он; если же видел человеческое жилье, то обходил его. Но когда ночной мрак спустился так густо, что он ничего уже не мог видеть перед собой, он поневоле должен был остановиться.

Не чувствуя ночной свежести, он сел, куда попало. Сомкнуть глаз он не мог ни на минуту. Он сидел, бодрствуя, дожидаясь рассвета, проклиная темноту, мешавшую его бегству, — в этом промедлении ему чудилась опасность.

Он пришел теперь к этому решению после длившейся три месяца ожесточенной внутренней борьбы. Давно уже бегство представлялось ему единственным спасением, но в последнюю минуту силы всегда изменяли ему, и он оставался. А между тем он видел опасность в каждой подобной отсрочке.

Ибо одна мысль преследовала его неумолимо, — мысль о предстоящей смерти Учителя. Эта мысль зародилась из слов, сказанных Иисусом Своим ученикам в пустыне и пустивших корни в душе Иуды, хотя тогда он ими не проникся, а затем питалась и росла под влиянием чего-то необъяснимого, вкравшегося в жизнь Иисуса и Его апостолов, носившегося в окружавшем их воздухе и отражавшегося порой в их глазах, чего-то давящего, щемящего сердце, подобно далекой еще грозе. Были еще иные явственные признаки, тревожившие других, наиболее прозорливых, по крайней мере, учеников: в толпах, окружавших Иисуса и внимавших Его словам, начали показываться чужие, зложелательные лица; несколько раз к Нему являлись подосланные из Иерусалима люди, предлагали Ему коварные вопросы, старались выведать Его намерения и, разбитые и уничтоженные, возвращались с угрожающими речами и с жаждой мести во взоре. На все это Иуда не обращал, однако, внимания, по крайней мере, сознательно он не останавливался на этом; у него было только предчувствие, и поэтому тем решительней определяло оно его внутреннюю жизнь.

Он думал: «Если Он умрет, и я буду в это время при Нем, Его образ будет постоянно преследовать меня и отравлять мне жизнь, которую я люблю и от которой Он отвлек меня волшебной силой. Я должен был бы раньше покинуть Его, — должен был бы раньше этого Его забыть, — я буду жить далеко отсюда, и тогда мне никогда не придется узнать о Его смерти!»

Когда же он пришел в Иерусалим, эта мысль с такой мучительной уверенностью стала его осаждать, что дала ему силу привести план в исполнение.

Вечером, после того, как Иисус вышел из Иерусалима, Иуда незаметно отстал от прочих учеников и украдкой покинул город.