Варшава и женщина (Повесть о Дальней Любви)

Лесень тотчас открыл глаза и в расступающемся сонном тумане разглядел образ красивой и печальной женщины, похожей на его мать. У него сладко заныло под ребрами, но тут остатки сна пугливо вспорхнули, и Константин сразу вспомнил, где и зачем он находился. Он хмуро посмотрел на бойца, сидевшего рядом, – Борута как раз аккуратно подбирал с коленей крошки. Этот Борута вызывал у Лесеня почти суеверный ужас. Когда Лесень пришел в отряд и назвал себя, Борута неожиданно покрылся пугающей, неестественной бледностью. Знакомясь, подал ему руку словно бы через силу. Рука оказалась потной и неприятно вздрагивала. Вообще Борута ни с кем не сходился, и многие, как заметил Лесень, его сторонились. Иногда он вел себя совершенно как женщина, жеманничал или таинственно улыбался. Но именно Борута всегда вызывался добивать раненых немцев. И даже не вызывался – просто уходил на полчаса, а потом возвращался. У него имелся для этого трехгранный штык.

– Они умерли в один день, – сказал Борута пробудившемуся Лесеню вместо приветствия.

Лесень вздрогнул.

– Кто?

– Эти, в могиле, – Борута кивнул на памятник, под которым спал командир.

Константин перевел взгляд на надпись. Действительно, похороненные здесь муж и жена прожили долгую жизнь – он семьдесят пять лет, она семьдесят восемь, и умерли в один далекий день 1926 года.

– Мои родители тоже… в один день, – неожиданно для себя сказал Лесень. – В сентябре 39-го.

Борута вытащил из кармана еще один кусок мятого хлеба и протянул ему. Лесень взял, начал жевать. У Боруты, он заметил, всегда были чистые руки, чем бы тот ни занимался. Даже грязи под ногтями не появлялось.

Выстрелы захлопали ближе и чаще, потом вдруг ухнуло, и с дерева попадали срезанные осколками ветки. Тотчас кладбище ожило, из-за могильных камней и крестов стреляли. Пулеметчик Халтура, заняв позицию в чьем-то семейном склепе с ангелом на крыше, вел непрерывный огонь. Ангел-малютка прижимал к губам пухлый пальчик, словно умоляя о тишине. Из-под ангельских пяточек высовывалось металлическое дуло, а над дулом поблескивали веселые глаза.

– Халтура! – закричал Лесень, выглядывая из-за надгробия старичков-супругов. – Слева! Слева!

Дуло слегка переместилось, коротко треснуло, и две черных фигурки, бежавших по кладбищу, присели и сгинули между надгробий.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – сказал Халтура.

К вечеру к кладбищу подошли польские танки. В тесноте улиц до утра шевелились и порыкивали бронированные звери. Один из командиров, в заляпанном маслом штатском костюме и танковом шлеме, хмуро переговаривался с Лесенем. Остальные отрешенно курили, прислонившись к броне. Неожиданно прибыла полевая кухня. Толстая рыжая женщина привезла на тележке огромную кастрюлю с горячей похлебкой – сколько нашлось крупы, картошки и зелени. Танкисты принесли, вскрыли и пожертвовали немецкую тушенку.

Томаш Халтура, сытый и согревшийся, забрался обратно в склеп и обратился к ангельчику, сидящему на крыше:

– А-ла, оа-ла, на ин пала-ка!

– Говори по-польски, – тихо отозвался ангел.

– Я говорю: не бойся, – повторил Халтура и лязгнул пулеметом.

– Тише, тише… – прошептал маленький ангел. – Они спят…

На рассвете кладбище взорвалось, вспахалось, и не стало больше ни надгробий, ни печальных цветников. Из подворотен и проемов улиц выскакивали ревущие танки, зрячие башни поворачивались, дула нащупывали жертву. Убитые ложились в мягкую кладбищенскую землю, и Халтура, не переставая стрелять, читал над ними молитву. Он переместился со своим пулеметом ближе к выходу с кладбища, к каменной часовенке, и потому не заметил, как снарядом разметало склеп. В тот самый миг, когда разлетелись на части колонки и купол, ангел-дитя взмахнул крыльями и осторожно поднялся в воздух. Пороховой дым скрыл его из глаз.

К утру следующего дня Лесень пересчитал своих бойцов и принял решение отходить в Старый город. Отряд тотчас раскололся. Нашелся человек, который, щерясь и переступая с ноги на ногу, словно приплясывая, закричал Константину в лицо:

– А что ты нам предлагаешь, советский прихвостень? Сдаться? Ты не поляк! Да подохни ты!..

Лесень молча положил руки на автомат. Еще десяток отошли от прежнего командира. Тогда Лесень сказал:

– Волю мы временно потеряли.

– Мы будем обороняться! Мы закрепимся на еврейском кладбище!

– На еврейском кладбище нет кустов, и плиты там плоские. Укрыться негде. Вас выметут огнем…

– Мы лучше умрем! – захрипел тот человек.

– Умирайте, – сказал Лесень. Разговор был окончен.

Валерия опять разбудили и долго мучили перевязками, от которых болело все тело, а потом положили на носилки и, ужасно лягая, поволокли. Он злился, потому что это мешало ему спать. Спертый госпитальный воздух сменился свежим. От этого закружилась голова. Валерий стал проваливаться в бесконечную воронку. Его поставили вместе с носилками в машину, там было еще много раненых. Некоторые дышали так, словно натужно смеялись: «Ха!.. Ха!..», другие противно стонали. Валерий вдруг спросил чужим голосом, звучащим откуда-то совершенно не оттуда:

– Мы отступаем?