Варшавская Сирена

Солнце заходило, обагряя кроваво-красным светом стройные деревья, по стволам сосен стекала смола, напоминая старое золото, в лесу пахло нагретой хвоей, слегка увядшими травами, железистой водой родника. Ей пришло в голову, что, возможно, они не скоро окажутся здесь вместе и с сегодняшнего дня этот лесной уголок станет для нее мертвым и пустым. Анна прислонилась к дереву и засмотрелась на красный диск, просвечивающий сквозь ветви. Именно такой, отсутствующей, смотрящей прямо перед собой, увидел ее Адам. Он громко позвал ее и увидел, как Анна вздрогнула, оторвалась от ствола и побежала к нему. Адам тоже ускорил шаги, и они почти столкнулись на полпути. Он обнял ее и начал кружиться, держа ее в руках, пока не споткнулся и не упал. Анна увидела над собой сначала смеющиеся, а потом полные нежности и страсти глаза мужа.

— Любимая, — шепнул он. — Хорошо, что ты есть.

Вверху над ними застучал дятел, захлопала крыльями какая-то птица.

— Хорошо, что пока еще есть, — вздохнула она.

Он нахмурил брови и внимательно посмотрел на нее.

— Ты сказала «пока еще». Почему?

У нее было большое желание отделаться шуткой, не отдавать сейчас повестки, но она подумала, что так поступила бы пани Рената, и неожиданно встала.

— Анна! — настаивал Адам, не понимая, что происходит.

Она подошла к нему, прильнула отчаянно, горячо.

— Тебе надо ехать, любимый, надо ехать.

Какое-то время он молча держал ее в объятиях.

— Когда?

— Завтра. Повестка пришла на Хожую, и Лео сразу же переслала ее прабабке.

— Никто не звонил?

— Никого не было дома.

Он не просил показать повестку и не опускал рук, только, крепче прижавшись к ней щекой, заговорил:

— Смотри: вот ствол дерева. Это его крона. То красное полушарие — это солнце. А выше, очень высоко, — небо. Чистое, спокойное. Я хочу, чтобы мы могли еще увидеть все это вместе. Когда-нибудь.

— Вместе, — повторила Анна.

И только тогда она поняла, что они расстаются надолго, возможно, навсегда.

Анна поехала провожать Адама на вокзал, хотя он этому противился. Ему хотелось, чтобы она осталась в его памяти в домашнем платье, среди знакомой мебели, картин, спокойной и улыбающейся. Но она заупрямилась. Провожающих было не меньше, чем военных. Поезда осаждали мужчины в мундирах и в гражданской одежде, с небольшими чемоданчиками и пледами, висящими через плечо. В товарные вагоны уланы вводили лошадей, те лягались, кусались, как только могли противились тому, чтобы их затаскивали в поезд. Наиболее норовистых втаскивали силой, с помощью ремней. Адам в мундире подпоручика пытался пробиться сквозь плотную, колышущуюся толпу. Неожиданно он остановился, обнял Анну свободной рукой и сказал каким-то сдавленным, чужим голосом.

— Хватит! Дальше ты не пойдешь, не должна идти.

— Адам, прошу тебя!

— Мне надо спешить, поезд вот-вот тронется, а ты…

— Я пойду медленнее, за тобой.

— Нет. Давай попрощаемся здесь. Сейчас.

Они прижались друг к другу только на мгновение, и уста Адама, сухие, потрескавшиеся, коснулись ее губ.

— Жди… — начал он, но смог только повторить еще раз: — Жди.

— Возвращайся целым и невредимым.

— Ты тоже береги себя. Обещаешь?

— Я сделаю все, что ты хочешь, только… любимый мой, любимый…

— Да. Мы встретимся с тобой снова.

— Я не могу жить без тебя. Помни об этом.

— Знаю. Но сейчас отпусти меня. Не упрямься…

Она тотчас отпустила его, но не ушла. И смотрела, как он продирался сквозь толпу призывников, как решительно, даже несколько грубовато прокладывал себе дорогу к уже переполненным вагонам. Наконец добрался до ступенек, его втолкнули внутрь, и когда Анна уже потеряла надежду увидеть его еще раз, неожиданно заметила голову Адама среди других в окне первого купе. Он искал ее глазами, надеялся, что она не послушается его и не уйдет. Быстро вскинув вверх обнаженную руку, Анна, хотя и стояла далеко, почувствовала, что связь между ними восстановлена, что он увидел, он тоже поднял вверх ладонь. В этот момент поезд тронулся, и беспокойно колышущаяся толпа начала ее теснить в противоположном направлении, к пустым вагонам, которые катились вслед за ушедшим эшелоном. Она пыталась продвинуться вперед, против течения, чтобы хоть еще немного не упускать из виду поднятую руку и глаза, смотревшие на нее. Но это продолжалось одно мгновение. Любимое лицо расплылось в неясное пятно, а потом его заслонили головы, высовывающиеся из последних вагонов, зеленые змеи рук, выползающие из всех окон, опускающиеся вниз и снова поднимающиеся вверх, их отталкивали другие, но все они совершали один и тот же извечный жест прощания. Может быть, для многих в последний раз? Вместе с захлопывающимися на ходу дверями вагонов что-то закрывалось за отъезжающими, а одновременно что-то новое открывалось перед толпой одиноких женщин, все еще махавших платочками.

В комнату вошла, вернее, вбежала Леонтина.

— Все выскочили на улицу читать объявления.

— О мобилизации? Всеобщей? — еще не верила Анна.

— Говорят, что да.