Варшавская Сирена

Так и осталось. Теперь Люси не таскала с базара тяжелые сумки — это делала за нее Анна-Мария. Эту принудительную работу она делала с удовольствием, ибо, входя в крытые ряды, девочка мысленно переносилась на базар в Геранде или Пулигане. Вот ряд, на котором возвышаются горы самых прекрасных, словно только что вымытых овощей и фруктов. Вот прилавки, ломящиеся под тяжестью кроваво-красного мяса, а чуть дальше — различной дичи. Тут куски желтого со слезой масла, знаменитого бретонского масла, поставляемого даже на парижские базары. Наконец, знакомый острый запах водорослей и моря, запах рыбачьих лодок из Пулигана. В ящиках — сверкающее серебро рыб и матовая бронза раков, крабов, лангустов, омаров, а еще дальше — черные раковины устриц, креветки… Один их вид — наслаждение для голодных глаз. И напоминание, что человек может бежать по-разному. В порыве тоски можно убегать и в места, которые ты покинул. Можно, убегая, возвращаться.

И все же она не поехала летом из Парижа ни в Бретань, ни к родственникам Антуана вместе с Сюзон. У супругов ле Тронк отпуск был коротким, двухнедельным, и никому из их округа не пришло бы в голову, что можно устроить себе каникулы — как школьникам. А поскольку сроки этих отпусков были к тому же разными, Анна-Мария провела весь август на Батиньоле. Работы было чуть меньше, еды тоже, поскольку трудно было что-нибудь выкроить из блюд, готовящихся только для одного человека. Единственной пользой этих вынужденных постов было то, что она неожиданно вытянулась, стала стройной и худой — возможно, как то молодое деревце, посаженное прабабкой на побережье? Она часто думала о ней, о своем каштане, об огромном количестве блинчиков, поглощаемых в Вириаке людьми, сидящими в ряд за украшенным резьбой столом. Анна-Мария вздыхала, но должна была признать правоту Люси, когда та, внимательно ее осмотрев, заявила с довольным видом, что она наконец-то перестала быть коренастой деревенской колодой и своим видом напоминает парижских девушек. И все это благодаря рациональному питанию, может быть чуть менее обильному, чем на ферме, но зато без густых супов и горячих, жаренных на жире блинчиков или galettes de froment. Неужели эти лепешки действительно так хороши? И что это за довод: будто только этим надо набивать желудок человека, измотанного физическим трудом? Это пища варваров. Разве Анна-Мария этого не понимает?

Она понимала, но была постоянно голодна и завидовала рабочим, которые в обеденный перерыв прямо с работы заходили в свои бистро, съедали что-нибудь горячее и выпивали стаканчик вина. Париж был полон великих произведений искусства и архитектуры, и еще «дьявольских школ», академий, университетов, институтов, учреждений и министерств, которые так проклинал Ианн ле Бон, но для нее первые два года этот город был только местом поисков: где же ей что-нибудь поесть. Она уже неплохо говорила по-французски и хорошо писала сочинения по литературе и истории, за что получала даже квартальные награды, с последнего места в классе она переместилась на десятое, заткнув тем самым рот злобным подругам Сюзон, но ее единственной мечтой в этой проклятой шумной столице было одно — наесться, наесться досыта, до тошноты, как когда-то в Вириаке или даже в Варшаве.

В одно сентябрьское утро, когда Анна-Мария, как обычно, долго стояла перед прилавком со свежим мясом, с которого еще капала кровь, она неожиданно услышала за собой чужую и в то же время знакомую речь. Какой-то молодой человек и светловолосая девушка спорили о том, смогут ли они поджарить бифштексы, не имея сковородки. А не проще ли сварить куру под соусом? С рисом?

Потом они перешли к лотку с молочными продуктами. Покупали мало, явно считая каждый сантим, но девушка не переставала восхищаться разнообразием фруктов, овощей, сыров.

— Смотри! — говорила она. — Этого сорта у нас нет. И таких мандаринов, персиков…

Анна-Мария следовала за ними по пятам и вместе с молодой женщиной восхищалась жаренными на вертеле курами, большими кругами белого и желтого сыра и сцепленными клешнями омарами. А что, если они из каменного бассейна Пулигана?

С сеткой, полной покупок для Антуана, она шла по пятам за этой парой, которая свернула с улицы Лежандр в близлежащую узкую улочку Ламандэ и вскоре пропала за решеткой, огораживающей двор. В глубине стояло невысокое здание, по обеим его сторонам — обшарпанные флигели. Как оказалось, там когда-то находился польский лицей, помнящий еще времена Мицкевича, а потом что-то вроде гостиницы для молодых ученых и стипендиатов различных институтов и академий.

Улица Ламандэ. 15. Адрес, который она запомнила навсегда.