Варшавская Сирена

Какой непохожей на сегодняшнюю была их первая ночь, долгожданная и в то же время совсем иная, чем в мечтах. Она не могла прийти в себя от удивления, как тогда, когда рассыпался букет первоцветов, раздираемый зубами Паскаля. Она забылась в наслаждении и в упоении. Потом песчаный пляж с капающими звездами и крики чаек, будившие их на рассвете. Они протирали глаза, скакали вместе через волны, бросались в холодную, освежающую воду. Здесь не было ни крабов, ни розовых водорослей, но море пестрело от прозрачных медуз, почти никогда не подплывавших к гранитным скалам Вириака. Потом они выходили на огромный и чистый пляж. Однажды Анна не смогла удержаться от печального вздоха:

— Если бы у нас был такой чудесный песок, такая прекрасная полоса морского пляжа!

Ей вспомнилось, как к ней тогда подошел Адам, с которого ручьями стекала вода, взял ее голову в свои холодные руки и сказал:

— Ты забыла? У нас — значит здесь. Именно у нас бесконечные серебряные пляжи.

— Да. У нас… — согласилась она, чуть подумав, и тут же почувствовала на своих губах его холодные, соленые, упрямые губы.

Свадебный пир… Если бы она выходила замуж за фермера, то на вертелах жарились бы бараньи ноги, а она сама сидела бы за травяным столом, опустив ноги в канаву. Если бы она вышла за Паскаля, небольшая гостиная ле Дюк не смогла бы вместить даже всей семьи ле Бон. А здесь, chez ces Slaves… Она сидела за огромным столом, заставленным дорогим фарфором и серебром, пила шампанское из хрустальных бокалов и понимала, что попала в совершенно другой и в то же время чужой для нее мир. Неужели только из-за сверкания огней, серебра, хрусталя она чувствовала себя в тот день гордой и счастливой?

Адам вздохнул во сне, и Анна уже не сомневалась, что она могла бы пировать с ним на свадьбе и в чаще, и в пустыне, на дюнах или среди скал и, уж конечно, на поляне, опустив ноги в глубокую канаву. Даже если бы стол был из дерна, а ноги обоих до крови были стерты деревянными сабо…

Доктор Корвин выполнил обещание. Он перенес свой врачебный кабинет на первый этаж, где снял комнату у знакомой супружеской пары пенсионеров, и таким образом молодые получили на Хожей сразу две комнаты, одна из которых была раньше спальней Эльжбеты. По просьбе доктора Кристин следила за ремонтом и устройством их небольшой квартирки.

— Ты бы не сделал этого для Дануты, — хмурила брови пани Рената. — А для этой чужой…

— Теперь она — жена Адама. И только у нее, хотя она и чужая, глаза широко открыты. И видят, сколько нам еще необходимо сделать…

— Ты все о своем!

— О своем. Пока у меня хватит сил, а ты не исчерпаешь запаса критических замечаний.

Пани Рената умолкла: они были прекрасной супружеской парой, хотя совершенно не подходили друг другу.

Они не виделись весь следующий день, так как Адам был занят подготовкой к отъезду. Анна перенесла это спокойнее, чем ожидала. Впервые она была хозяйкой собственной квартиры. Правда, не отдельной, но собственной, ибо комната на Познаньской принадлежала пани Алине, а бывшая квартира родителей в Геранде — Софи. Поэтому она так горячо благодарила доктора, который вернулся из больницы к обеду, что тот удивился.

— Я не знал, что это для тебя так много значит, — сказал он. И тут же добавил: — Только постарайся не ссориться с нашими женщинами, хотя это и нелегко.

— Постараюсь, — обещала Анна, и доктор теперь уже смелее посмотрел в устремленные на него глаза.

— Неужели у всех бретонок сапфировые белки, а зрачки темные? — спросил он.

Анна смутилась, вспомнив, что много лет назад о ней сказала Катрин.

— У живущих на материке, у дочек «белых», — пожалуй, нет, скорее у тех, кто близок к океану: у рыбачек, дочерей моряков. Так, во всяком случае, утверждает… прабабка.

Она солгала, злоупотребив авторитетом своей прабабки из каштановой рощи, так как поняла, что в этом доме ссылка на Катрин, которая говорила о ее сходстве с презираемыми «красными», не облегчила бы отношений со здешними женщинами. Доктор похлопал ее по загорелой шее и, выходя, добавил:

— И еще помни, что Адам всегда был любимцем матери. Постарайся не ранить ее чувств.

Святая Анна Орейская! Не восстанавливать против себя дядю Стефана и не попадаться ему на глаза. Не ранить чувств пани Ренаты, которую она неохотно, с трудом называла после свадьбы матерью. Кристин должна оставаться, как прежде, мадемуазель ле Галль, хотя она теперь свойственница Корвинов и тетка Адама. Анна попала в голубую сеть и теперь будет биться в ней, поблескивая не столько серебряной чешуей, сколько удивившим всех цветом глаз. Нет, то, что она сделала, было не так-то просто. И только сейчас Анна поняла все недомолвки Кристин и ее восклицание: «Mais tu es folle, Anne-Marie! Tu es folle!»

В эту первую ночь на Хожей особенно трудным было расставание с Адамом.

— Что я буду без тебя делать? — спрашивала она.

— Не говори об этом. Прошу тебя, не говори.

— Но ведь перед нами столько пустых дней…

— И ночей.

— Адам! Адам!

Он наклонился над тахтой и так крепко сжал ее в объятиях, что у нее на мгновение перехватило дыхание.

— Не поеду, — бормотал он. — Не могу.