Варшавские тайны

Варшавская следственная тюрьма помещалась на Дзельной, 24. В этом месте в нее упиралась улица Павя, поэтому в народе тюрьму прозвали «Павяк». На кордегардии Лыков предъявил заверенную карточку.[39] Утром сыщику с боем выдали ее в канцелярии обер-полицмейстера. Прежде чем допрашивать налетчиков, он решил переговорить со смотрителем тюрьмы. Полицейских провели в кабинет коллежского секретаря Молчанова. Тот первым делом спросил:

— Это не вы наших хлопцев замели?

— Каких «ваших»?

— Ну, в среду доставили. Под впечатлением ребята! У двоих головы разбиты.

— А нечего на камер-юнкеров с кулаками бросаться!

— А маза ихнего, говорят, вы как буряты белку — в глаз?

— Пришлось, — уже не ерничая, ответил Лыков. Со смертью он не шутил.

— А и черт с ним! — так же кратко резюмировал Молчанов. — Желаете теперь остальных допросить? С кого начнете?

— С самого молодого, конечно. Надеюсь, два дня одиночки подготовили почву для беседы.

— Откуда одиночки? — удивился смотритель. — Они сидят в общей камере, все трое.

— Как в общей? — воскликнул Алексей. — Эх! Зачем в общей?

— Указание титулярного советника Нарбутта.

— Черт! Теперь их без толку допрашивать!

— Почему? — не понял Егор.

— Потому что они уже сговорились. И будут теперь валить все на мертвого Гришку. Знать не знаем, ведать не ведаем… Эх, Витольд Зенонович! Опытный ведь человек. Для чего он так сделал?

— А потому — поляк! — неожиданно сообщил Молчанов.

— Поясните вашу мысль.

— В рассуждения высокого разума господина Нарбутта я войти-с не могу-с! Умишком не вышел! Но не зря, видать, его из начальников отделения турнули…

— Понятно. Прикажите привести арестованных.

Начался рутинный допрос. Лыков вызывал уголовных по очереди и спрашивал одно и то же. Иванов стал было записывать ответы, но скоро прекратил это бесполезное занятие.

Алексея интересовали подробности обоих убийств — ротмистра Емельянова и штабс-капитана Сергеева-третьего. Особенно он напирал на последнее преступление. Где гайменники налетели на свою жертву? Кто нанес смертельный удар? Кто отвозил умирающего на свалку?

Все трое ответили одинаково: это не мы! Гришка действовал один, а остальные сидели в притоне и целыми днями дулись в карты. Скучали да мечтали в Россию вернуться! Потому — в Польше русскому фартовому швах…

Махнув рукой, коллежский асессор велел смотрителю изготовить со всех троих фотографические портреты и отослать их в петербургское сыскное для опознания. Три варшавских узника явно давали о себе ложные сведения. Это старая уловка уголовных — врать и путать следы. По виду ребят ясно, что они рецидивисты. За Гришкой числилось много кровавых дел в столице. Если фартовых опознают, то вытребуют в Петербург и там закатают по полной…

Лыков был раздражен неудачей, хотя другого и нельзя было ожидать. Опасения Нарбутта подтвердились. Перед допросом Яна Касъера требовалось собраться с мыслями, и Алексей вывел помощника на улицу. Они сели в пийяльне[40] и выпили по пиву; сыщик был задумчив. Вдруг он скомандовал:

— Айда на телеграф!

— Зачем?

— Отобью Дурново экспресс, что розыск законченным не считаю и остаюсь в Варшаве.

— Ух ты! А для чего?

— Сам пока не очень понимаю. Но что-то не так. Слишком уж просто все разрешилось.

— Чего же простого? — возразил помощник, хотя, видимо, обрадовался решению шефа. — По штабс-капитану мы имеем свидетеля. Новец-младший на большого актера не похож. На «мельницу» он нас вывел. В том, что Сергеева зарезал Гришка, сомнений нет. Вот часы Емельянова — да, слабая улика. Они могли оказаться у маза случайно. В карты выиграл или купил… Необязательно, кстати, что и у убийцы! Кто-то так же, как давеча Эйсымонт, обобрал труп пристава, лежащий под забором. Но здесь тупик. У Гришки уже не спросишь.

— Зато спросишь у Яна Касъера, — пробурчал коллежский асессор. — Идем обратно в «Павяк».

Когда сыщики вернулись на Дзельную, Молчанов собирался в магистрат. Услышал требование, дал команду вызвать Новца и удалился. А Лыкова ожидал второй сюрприз. Оказалось, что дядя Янек томится в одиночной дворянской камере, а питание получает из ресторана. И это тоже сделано по распоряжению Нарбутта.

— Что все это значит? — спросил Алексей у Иванова.

— Вообще-то здесь так принято. Люди стараются ладить. При аресте могут и пострелять друг в дружку. А встретившись случайно на улице, сыщик и вор вежливо раскланиваются. Поляки — такой народ.

— Или Витольд Зенонович выстраивает с Янеком особые отношения, — предположил Лыков.

— То есть хочет сделать его осведом?[41] Это стало бы большой удачей! Ян Касъер — фигура, он много знает такого, что интересует сыскную полицию. А Нарбутт — сыщик от бога! Он на голову выше того же Гриневецкого, который формально его начальник.

— Что за человек пан Нарбутт? Всегда застегнутый, держит дистанцию. Такому в душу не заглянешь.

— Да, он закрыт для всех. Кроме Гриневецкого и старшего агента Степковского. Витольд Зенонович очень справедливый и порядочный. При этом большой патриот, не переваривает русских. Чего и не скрывает. Жаль, конечно. Именно с такими поляками и надо сотрудничать.

— И договариваться.