Варшавский договор

Подобрала она ее секунд через пять – для того, чтобы со слабым криком уронить. Потому что к этому моменту завершился предстартовый прогрев изделия СПАЗ-4, со вчерашнего дня дожидавшегося первого испытания в составе комплекса активного подавления. Еремеев подключил СПАЗ, едва программист Муртазин прибежал в цех, крича про автоматчиков, которые ворвались в АБК и взорвали пиропатроном железную дверь к основной площадке. Еремеев убедился, что дирекция не отвечает на звонки, объявил по цеху режим чрезвычайных испытаний, велел вырубать и изолировать все оборудование, проверил тонкую настройку СПАЗ, убедился, что все работники сгрудились по отведенным площадкам, и пять минут беззвучно и односложно молился матерному богу, чтобы он позволил успеть. Бог позволил. СПАЗ мигнул и зажег две одинаковых цепочки голубых искр.

Еремеев, сипло крикнув «Все на изолятор!», вывел ползунок на максимум.

И все, способные держать оружие и воспользовавшиеся этой способностью здесь и сейчас, повалились наземь быстро и почти без воплей.

Глава 3 Чулманск. Адам Дарски и другие

Адам лежал носом в ковролин. Ковролин был приятно серым, похвально новым и ужасно вонючим – до рези в голове. Дико хотелось оглядеться и понять, почему все так резко замолчали и что так множественно обрушилось, едва погас свет. Но когда Адам поднял голову в прошлый раз, чтобы объяснить, наконец, что он здесь человек случайный, ничего не понимающий и вообще американец, рейнджер в черном и с маской, закрывающей лицо, больно пнул в бок и сказал высоким голосом что-то, чего Адам не понял, но уточнять не стал. Он уткнулся лбом в шершавую синтетическую вонь, грустно размышляя над тем, каким идиотом надо быть, чтобы повестись на уговоры Жаркова, а также собственный авантюризм, и сперва тысячу и одну ночь, сгущенную в пятьсот раз, одурело ползать по диким московским красотам и ручным красоткам, отбиваясь от дружеских невинных расспросов и уговоров Жаркова полученными от мастера ремарками, а потом, вместо того, чтобы заживлять истертые выпуклости и обожженные полости, переться в дикую снежную степь, уставленную чудовищными панельными многоэтажками. За которыми, как выяснилось, прячутся черные автоматчики. Захотелось глупому уродцу увидеть настоящую Россию – там, где она уже почти и не Россия. А еще больше захотелось помянутому уродцу, честно говоря, лично изучить уровень и возможности «Потребтехники», а то и, не сходя с места, договориться с ней о сотрудничестве. Украсить перспективы родной фирмы, параметры армейского контракта и свою репутацию в целом. Особенно в глазах мастера. Который поймет, что зря сдерживает порывы любимого подмастерья, и особенно зря запрещает ему проводить разведку боем восточнее родины предков.

Оказалось, не зря. Оказалось, не сходя с места – это довольно унизительно, временами болезненно и очень страшно. И оказалось, что договариваться невозможно чисто физически. Всех, с кем имело смысл это делать, черные автоматчики увели. Втолкнули из приемной Адама и охранника Жаркова, скрутили и выволокли самого Жаркова вместе с охранником, а с ними нервного директора. С теми, кто остался, говорить смысла не было – языки разные, да и пинают больно. К тому же неудобно такому выгнутому разговаривать: Адаму захлестнули пластиковыми наручниками лодыжки и запястья за спиной, сцепив эти петли.

А мастера надо слушаться. Сто раз доказывалось. Теперь вот сто первый. Буду мастеру в лицо заглядывать, ботинки чистить и в туалет по его команде ходить. Выйти бы отсюда.

Ужас прорвался все-таки сквозь пленку трепа, которой Адам старательно оборачивал мысли и чувства. Прорвался и всадил холодные грязные когти. Адама затрясло, он с силой, до красных кругов, уперся лбом в синтетический ворс, выдохнул и подумал: какого черта. Вскинул голову так, что остро вступило в шею, и попробовал посмотреть через левое плечо. Там была опрокинутая тумбочка, дальше стол, и из-за стола что-то неровно высовывалось. Нога в ботинке с толстой рифленой подошвой. В глубоком узоре словно змейка притаилась. С улицы человек пришел, влага с рабочей части подошвы стерлась вонючим ковролином, а глубже снег только растаять успел – и теперь влага блестела под точечными светильниками. Неподвижно блестела: нога не шевелилась.

Адам поморгал и неловко развернул голову, чтобы заглянуть через правое плечо. Рассмотреть ничего не удалось: грудой лежали стулья, сквозь ножки зияла приоткрытая дверь в приемную, в которой что-то редко и тихо шуршало. И тут Адам почуял шевеление совсем рядом, в стороне, от которой с таким трудом отвернулся.

Ужас схватил, как мгновенный клей. Ни развернуться, чтобы поглядеть, ни уронить голову. Адам лежал лодочкой со свернутым бушпритом, и слушал сквозь острое неудобство в шее, как с затылка к нему кто-то подходит. Мягко и чуть неровно. Перед этим прикрыв какую-то дверь. Которой там, за столом директора, не было.