Варщик 4

Из обгоревшей турки Мо перелил напиток в одноразовый бумажный стакан. Добавил воды и молока. Закрыл пластмассовой крышкой. Каждый раз я удивлялся тому насколько чуждыми кажутся идеально белые стаканчики на его рабочем месте. Накипь на турке, оплавленные рычажки газовой плитки, затасканная клеёнка, и сам черный Мо. Одноразовый белый стаканчик в его грязно-темном мире выглядел, точно невеста в белоснежном платье, оказавшаяся в топочной, где жгут уголь.

— Держи!

— Спасибо.

Фиолетовая вывеска Мо осталась позади, и я пошел дальше. Улицы внутри муравейника, которые не превышали размерами коридоры в общежитии, больше не казались узкими. Бывало и наоборот. Узнавая, как много секретных ходов и промышленных переплетений внутри муравейника, я частенько поражался: как люди всё это уместили.

Впереди показалась местная бакалея. Магазинчики в квартале Кукол служили и жильем для владельцев. Его делили на две части. Дальняя — жилая, передняя — коммерческая.

Первой стояла лавка с выпечкой. Бабушка-божий одуванчик продавала круассаны, пирожки и сочени. Товар был всегда свежий и очень вкусный, но покупатели обходили булочную стороной. С булочной соседствовал мясной магазин. Аромат свежеиспечённых булок мешался с запахом крови и потрохов. Бабушка могла бы зарабатывать в разы больше, если бы ей повезло с соседкой.

Приказав материи отключить обоняние, я взял в пекарне круассаны и побрел дальше. Свернул направо и прошел ряд элитных квартир в квартале Кукол. Они почти не отличались от сотен таких же квадратных квартирок. Исключением были окна. Здешним жильцам повезло оказаться на краю муравейника, и они без посредников поглощали воздух и солнечный свет с улицы.

В конце ряда я повернул направо и остановился у стадиона. Местные пацаны носились внутри. Четверо играли, а шесть других прилипли к решетчатому забору. Кто-то выкрикнул моё имя. Пацаны загалдели и понеслись ко мне.

— Полегче! Ноги не переломайте! — крикнул я и протянул пакет. — Тут каждому по одному!

— Спасибо!

— Спасибо!

Пацаны вскрыли пакет и шумящей гурьбой вернулись к клетке.

Внутри шла профессиональная заруба. Стадионом в квартале кукол называли клетку. Здоровенная железяка, размером с грузовой контейнер. Она могла бы уместить в себе два жилых помещения.

Пацаны рассказывали, что одно время местный бандит совал сюда свой нос и подумывал распилить клетку, но местные его послали. Уж слишком зрелищным и впечатляющим стал выдуманный вид спорта. Вечерами игры собирали под сотню зрителей. Улицу забивали так, что прохожим приходилось обходить квартал по кругу.

В клетке играли три на три. Мяч походил на гандбольный. Все пацаны были одаренными. Иначе сломают. В обеих торцах клетки стояли ворота, которые охраняли вратари. По двое бегали в поле, а точнее сказать — прыгали и ползали. Клетка позволяла перемещаться, используя все четыре стены. Это и делало местный футбол таким зрелищным. Натасканные пацаны, будто обезьяны, лазили по потолку, перепрыгивали на стены и толкались от пола.

Футбол был контактным. Акробатические этюды и мощнейшие броски сопровождались стычками, бросками, а порой и разъярённым месивом. Почти в каждом квартале была своя команда, а самых успешных пацанов почитали, как настоящих звезд.

Покончив с круассанами и кофе, я пошел дальше. Третий поворот направо должен был закончить прогулку по кварталу, но на углу я встретил Пайка.

— Привет! Опять?

— Привет! — Пайк держал лист бумаги, исписанный сверху до низу. — Если они думают, что я дам заднюю из-за этих жалких отписок, то они ошибаются! Будет нужно, я хоть тысячу жалоб напишу! — Пайк склонил голову и посмотрел на меня чуть жалобно. — Подпишешь?

— Я бы с радостью, но ты же знаешь… меня здесь как бы нет.

— Ну ничего. Всё равно спасибо. Эй, Яблоко! — Пайк увидел кого-то у меня за спиной и злобно закричал. — А ну подойди! Чего сваливаешь, бестолочь! Иди подпиши! Для тебя же стараюсь!

Пайк жил вместе с нами в аварийной части квартала. Муравейник представлял из себя блочную конструкцию наваленных друг на друга этажей. Где-то этажи укреплялись несущими балками, которые образовывали общий каркас. А где-то их не было. Многое в муравейнике достраивалось наспех и самостоятельно.

Несколько лет назад плиты над кварталом Кукол проломились, и восемь блоков уровнем выше продавили дома под собой. Вся эта хреновина теперь держалась на честном слове, и никто не мог точно сказать, когда она поползет дальше: завтра, или через десять лет. Жители аварийного участка смирились, что помощи от властей не дождутся. Многие свалили. Из местных в аварийном участке жил только Пайк и такие же нелегалы, как мы.

Который год Пайк пишет жалобы и просит помощи у властей. Который год его бюрократично шлют в задницу. Стабильно дважды в неделю я вижу его на углу, где он собирает подписи. Как-то я предложил ему самому наставить закорючек. Один фиг никто их не проверяет. Но Пайк не был бы Пайком, если бы так поступил. Он верил в своё дело и верил, что однажды кто-нибудь отзовется на его призыв.