Варвара не-краса без длинной косы

Пасть зубастая пеной розовой покрывается. Слизывает её волк языком быстрым. Да моргает спешно-спешно.

Не успела Варвара к нему броситься. Будто сил поднабрался рыжий да понёсся, куда глаза глядят. Окрапляя путь себе каплями красными.

А Варе только по сторонам оглядеться оставалось. Замерло всё, недоброе. Будто дух из всей природы вышибло. Только картинка будто дрожит вокруг. Это от влаги, что на глаза светлые Варваре набежала.

Только даже через слезу увидала Варя его.

Не Тихона. И не Бориску.

У этого вообще имени не водится отродясь. Как и глаза второго.

Рухнуло сразу внутри Варвары что-то. Только слова неласковые припомнились:

«Не принесёт тебе вылазка сюда счастия. Пожалеешь ещё»

***

Жаром бабка дом натопила. Не гляди — что лето на дворе. Поленья, что на зиму заготавливать начали, в печке потрескивают. Жарко дома. Аж дышать трудно. Да голова кумарится. Пот что у бабки, что у Варвары на лбу выступает. В воду, что в корыте плещется, каплями капает.

Наблюдают за ней Варя с бабушкой. Одна — с одной стороны, другая — с другой. Сыплет туда Анисья разные травы засушенные — душицу, чертополох, мак. А та не тонет в воде. Так будто в воздух вздыбливает, искрами над корытом заходясь да паром дополнительным расходясь в воздухе.

Сосредоточен взгляд у Анисьи. Углядеть — всё самое малое углядеть такими глазами можно. Они и у Вари зоркие. Просто сейчас потерянные — то и дело внутрь себя уходят, будто для мира явьего раствориться пытаются. Ещё и поблёскивают. В уголках самых. Эх… Не сваришь каши с этой девкой.

— Вижу! — чуть саму себя Анисья не оглушила, как закричала шибко. — Вижу! Жив!

А сама на Варвару глядит. Которая в мгновение первое ещё бледнее будто стала. Покачнулась на месте. А потом снова в воду заговорённую смотреть стала. Да видит Анисья — ничего там Варвара так и не увидала.

Ладно. Молодая ещё.

Отошла тогда Анисья в сторону — к своему углу. И нырнула туда, где пряжу обычно складывала. Повозилась там — долго так, что аж Варвара заинтересовалась, чего это бабка там ищет.

А та распрямилась да обратно направилась. В руках клубок небольшой неся. С мышонка размером. И цветом такой же.

Догадалась Варвара, чего бабка делать собралась. И впервые за день сегодняшний радость её взяла. Значит, не будет отговаривать.

Бросила Анисья клубок в корыто и давай в воде тёплой его водить. Водоворот делая. Сначала рукой старческой — а потом и сам закрутился. Без помощи человеческой. А за ним и клубок увлёкся. Вроде даже отливать золотом стал. Или это так от жары мерещится.

Пропитался будто клубок знанием сильным. Да сам Варе в руку и прыгнул. Обрызгав всю основательно. Варя только посильнее его в ладонях зажала. И биение внутри знакомое какое-то почуяла.

— Поторапливайся, — бабка Анисья ей велела. А сама тяжело как-то на Варю глянула. Будто знает больше гораздо, чем говорить хочет.

— Ба… А ты чего видала? — тихо очень Варвара спросила. Даже голоса своего не узнала толком.

— Чего видала! — вроде взъерепениться бабка собиралась. Да не получилось шибко. Будто виновато даже голос прозвучал, что колокол старый. — Чего видала — того и сама скоро узнаешь. А теперь иди, покуда не привязала.

Подпрыгнул на этом клубочек в руке у Варвары. А та только ладонь бабке раскрытую протянула:

— На. Привязывай.

Хитро бабка на руку Варину зыркнула. А потом собственной отмахнулась:

— Тебя привязывать — это цепь нужна. Что на быка!

Ничего ей Варя не ответила. Улыбнулась только да из дому выйти поспешила. Подумав успев, что никакой ругани ведь бабка не высказала. И остановить не попыталась. Видно, понимает она больше гораздо, чем показать пытается.

У Вари тогда в груди затеплелось. И с улыбкой да надеждой робкой выпустила она клубок промокший из рук. Который вокруг ног ей сначала закрутился, а потом и вперёд через траву побежал. Пришлось и Варваре за ним ускориться.

***

Искры буквально из-под пальцев у Годаны летят. Как только пряжу не подпаляют? Да просто затушить их Годана успевает взглядом зелёным. Глянет на искру — и сразу в снежинку та обращается. На пол земляной падает. Не тает только. А по воздуху всё к лежанке веточной перемещается. Словно на рану Тихонову заскочить старается. Не боятся эти снежинки диковинные крови оборотнической.

Тяжело Тихону вниз, на снежинки эти смотреть. Будто отрывается от этого что в голове да в груди пораненной бултыхаться начинает. На мать тоже несподручно глядеть — у той волосы длинные, цвета хвоста беличьего, то и дело сами собой в змей закрутиться стараются. А так у Годаны бывает, только когда сердитая она в край. Того и гляди в камни взглядом обращать начнёт. Так что Тихон на всякий случай в окошко землянки уставился. А за ним — лес дремучий темнеет. Непонятно даже поначалу — день на улице или ночь. В дремучести такой всё одно. Что зимой, что летом. Смешно даже Тихону стало. Да засмеяться толком не смог — сразу в груди зарезало.

Подошла к нему торопливо Годана.

— Говорила же тебе, окяанному — не собака ты, чтоб с людьми жить!

Поднесла к лицу его цепочку вытканную. Изумрудом переливающуюся.