Варварин крест

Возвращался как-то я домой, а идти надо прям мимо церкви. Уже почти возле самой церкви обогнали меня две подводы. А какие кони в упряжи – ахалтекинские скакуны: красавцы, стать, сила! Такие кони только у нашего Бай-баши были. А тут эти в подводах сидят – значит, экспроприировали, решил я. Плюнул я со злости да потихоньку говорю: «Чтоб вас шайтан сожрал». А когда почти до ворот храма дошёл, опять этих коней увидел. Остановился, любуюсь ими: такой конь сердце любого мужчины радует. Слышу, с крыльца кто-то орёт: «Товарищ, товарищ!» Я обернулся, смотрю, стоит один в кожаной куртке, в такой же фуражке, маузер на ремне, рукой машет. Я не понял, кому машет, ткнул себя пальцем в грудь, спрашиваю: «Я что ли?» «Да, – говорит, – ты, иди сюда». Ближе я подошёл, а на ступеньки не поднимаюсь. Он мне и говорит: «Мы тут у попов народное добро забираем, надо помочь». Только хотел я рот открыть, чтобы сказать, что нельзя мне в храм заходить, что другой я веры, тут в открытые двери солдатик – худющий, долговязый – выходит и несёт икону Богородицы (я тогда, конечно, не знал, что это Богородица, а про себя подумал: «Хороша!»). Вся в голубом, жемчугом расшитая, изумрудами обложена, рамка золотая, на голове платок золотом шитый, а в центре этого платка, во лбу, огромный рубин кроваво-красный красуется. И вот этот солдатик уже почти мимо нас прошёл, как кожаный схватил его за руку и говорит: «А ну-ка, что это у нас тут? О-о-о, гляди-ка, красавица, если б взаправдашняя была, я б к ней наведался», – и похабненькую такую рожу сделал, потом бац по стеклу – стекло вдребезги, а он вцепился своими пальчонками в изумруд и давай его крутить, чтоб выдернуть. А солдатик этот: «Товарищ командир, подержите», – говорит и суёт ему икону. И этот баран берёт её. Вот солдатик, значит, ему со всего маху в рожу хрясь – тот с копыт долой.

Скрутили этого паренька, у кожаного пена со рта брызжет: «Сучёнок, поповский прихвостень, я давно за тобой слежу. Ты смуту среди бойцов-красноармейцев разводишь, поповскую пропаганду в ряды советской власти протащить хотел. Пусть все видят, что мы делаем с теми, кто становится на пути светлого будущего. Пусть тебя поповский Бог спасёт, он же сильнее советской власти, или нет? Да ни хрена он не сильнее, его просто нет, слышишь, нет, и я тебе это докажу!» Парнишку привязали к повозке, надев петлю на ноги, этот коженосный прыгнул в подводу и со всей дури стегнул коня батогом. От такого удара конь должен был понести, как ветер, а он даже ушами не дёрнул. Звездоносный коженос совсем обезумел. Он всё стегал и стегал коня, пока тот не упал от боли, но с места так и не двинулся. «Врёшь, врёшь, нет тебя, нет! Я докажу! Всем, всем докажу!» – орал он в припадке безумного бешенства. Даже его глаза потеряли цвет – стали абсолютно белыми с кроваво-красными сосудами-ниточками, как-то безобразно жутко вываливающимися наружу, губы приобрели сине-фиолетовый цвет, причём верхняя так высоко задралась, что почти касалась носа, оголив жёлтые неровные и очень большие, как у лошади, зубы. «Яму ройте, яму! И крыс туда, крыс побольше, крыс!» Пока рыли и ловили крыс, он мучал парня, тыкая в него ножом, нанося не смертельные, но очень болезненные раны. «Ну скажи, скажи, что его нет, и я отпущу тебя, – шипел он. – Или скормлю крысам».

Я никогда не забуду слова того солдатика: «Есть Бог, это так же точно, как то, что Иисус Христос – Сын Его, Богородица – Мать Христа, а я – раб Божий Никита, а если Господь решил, что я должен умереть именно так, – так, значит, и должно быть, и слава Господу за всё!» – «Ты что?! Ты что, не хочешь жить, ты за кого собрался умирать? Ты же Его даже не знаешь, не видел. Не мог видеть. Он выдумка, вымысел, сказка». – «Бога никто и никогда не видел, и никто не знает Его так, как должны знать. Зато Он видит нас и знает нас. И тебя Он видит и знает, и жалеет. И всё, что есть, – всё от Него». – «О да! И подохнешь ты в яме с крысами, по желанию Его».

Глаза кожаного стали почти кроваво-красными, гримаса лица постоянно дёргалась, меняя маски – одну страшней другой. Он схватил парнишку и поволок к яме, заставил его встать и пинком сбросил окровавленного в яму, где уже кишмя кишели крысы. Он настолько был уверен, что боец погибнет в этой яме, что не стал даже смотреть туда, резко развернулся на каблуках и медленно пошёл к открытым дверям храма. Но зато я видел, и ещё не один десяток бойцов видели, как парнишка упал в яму и что ни одна крыса даже не попыталась его укусить: они ползали по нему, не причиняя ему никакого вреда, а этот мальчик лежал там среди них и улыбался.

Никто не заметил, как безумный коженос зашёл в храм, но зато все услышали страшный вопль, доносящийся из храма. Все бросились туда и замерли на пороге: на полу лежало тело коженоса, пробитое и пригвождённое к полу сорвавшимся с потолка огромным резным паникадилом.

– А что с пареньком? – вдруг подал голос Жорка.

– С каким пареньком?

– Да с тем, что в яме.