Варварская любовь

Тем вечером налетел стремительный ледяной дождь, и в последнем серебряном луче заката вокруг все сверкало, словно плоские камни на побережье были усыпаны зеркальцами. Иза-Мари повернула обратно и не пошла на мессу. Дома она не выходила из своей комнаты и не глядела на Джуда, когда он ввалился к ней. Она лежала, отвернувшись лицом к стене. Он сел рядом, хрустя опухшими костяшками пальцев, и его замерзшее, красное лицо вспыхивало, будто пытаясь выразить чувства. В конце концов Джуд вышел на улицу и встал там столбом в насквозь продуваемой тьме. Прилив царапал берег, а меж двух одиноких туч набросала неторопливую яркую вспышку комета. Он так и стоял до рассвета, постепенно очертившего контуры гор на востоке.

Иза не встала и на следующий день. Сначала никто не заметил, что она не пошла в школу, но через два дня она все еще лежала, скорчившись под одеялами, и тетки начали перешептываться. Джуд почувствовал, что Эрве Эрве следит за ним. Зима выдалась холодной, а Иза-Мари всегда плохо выносила холода. На рассвете, когда на дорогах из истоптанной и изборожденной земли прорастали ледяные цветы, Джуд возвращался в дом и шел к ней в комнату. Она на него не смотрела. Она лежала на кровати, чуть дыша, лицом к окну. В остатках света, пробившегося через мутные стекла, ее кожа становилась почти прозрачной, и у нее на висках и на шее голубели жилки.

Теперь, после завершения дневных трудов, он впервые смутно чувствовал все, чего не понимал. То ли из-за того, что и он сам, и Иза-Мари молчали, то ли потому, что она родилась у него на руках и их сердца бились вместе так долго; он предполагал, что познал ее душу. Но, может, она полюбила, и минуты перед тем, когда он появился на дороге, сметая все на пути, были самыми счастливыми в ее жизни? Он отчаянно работал, задавая корм скотине, убирая в стойлах, на выгоне дымились горы навоза. Сухой колкий снег падал и клубился у его ног. Он глядел на ее окно. Он старался понять ее душу, чтобы помочь ей. Он закрыл глаза и увидел солнечное сияние. Он увидел чашу мира, раскрывшуюся, как цветок на заре, огромную и сверкающую под солнцем, а потом увядшую, ставшую благоухающим мраком.

Туристы бежали от зимы; по дороге колоннами двигались их длинные автомобили. Дни становились короче, низкое серое небо скукожилось, пространство свернулось, и в постепенно наступающей темноте побережье превратилось в ободок пепла. Только несколько человек еще бродили по нему с фотоаппаратами и штативами, оставляя машины в сорняках, и взбирались на вершины холмов, чтобы запечатлеть море, опавшие листья, грубый обнаженный пейзаж.

Джуд наблюдал за ними. Чаще всего это были худые, одетые с иголочки люди, в штанах, застегнутых на талии, как юбки, и другие, длинноволосые, в изысканных спортивных очках с цветными линзами. Они отваживались заходить на его поле, спотыкались в бороздах, заглядываясь на то, как он стремительными машинальными движениями выкапывал картофель из холодной, чистой земли. В ответ он яростно вгрызался лопатой все глубже и глубже.

Но он никак не мог невольно не подслушивать рассказы о Соединенных Штатах. Джуда никогда не интересовали слухи. Разговоры о приличных зарплатах и дешевой, легкой жизни ничего для него не значили. И только теперь он впервые заинтересовался, кто же такие эти туристы, откуда пришли, что они знают. Отец был одним из них, и мать ушла на юг – так что, думал Джуд, я тоже из их племени.

Когда он вернулся домой, тетки только появились, но на этот раз молчаливые. Сверху доносился безостановочный влажный кашель Иза-Мари. Она всегда была чувствительна к холоду – frileuse, называли ее тетки la frileuse[4]. Она не поднималась с постели и не ела уже много дней. Боясь разбудить сестру, он притаился у двери. Несколько раз он проделывал это просто для того, чтобы услышать ее дыхание, он мягко ступал, приоткрывал и закрывал дверь так тихо, как только мог. При звуках ее кашля он будто сражался с чем-то невидимым, удушающим и слепящим, как одеяло на лице. Он хотел знать, что можно сделать, с кем сражаться. Из темного коридора он прислушивался к разговору теток. C’est triste[5], но она никогда не выйдет замуж. Это просто вопрос времени.

Oui[6], это печально. Ей надо было уйти в монастырь.

Да, монастырь – из нее получилась бы отличная монахиня.

Это грустно, Tellement triste. Elle était si jolie[7].

Джуд топтался снаружи. Серое солнце медленно опускалось в воду, за далекий горизонт. Далекий шпиль церкви казался хрупкой вешкой между морем и горами. Джуда пробирал холод. Он нашел Эрве Эрве возле доков. Он спросил, что можно сделать, цедя редкие слова, запинаясь, – Qu’est-ce… qu’on devrait faire?[8]

Эрве Эрве уже набрался. Он только что закрыл вход в бухточку и привязывал лодки. Дед прервался и уставился на Джуда единственным глазом.

Ничего не поделаешь, сказал он в ветреной тишине. Они умирают. Люди умирают. Нечего тратить кучу денег на доктора, все равно ничего не изменишь.