Хронология этого второго кризиса не обладает такой ясностью и простотой как «Великие нашествия» на Позднюю Римскую империю. Каждый агрессор следовал своему собственному ритму. В течение всего периода на заднем плане продолжались два процесса: затопление Восточной Европы славянским приливом, который на первых порах, до начала VIII в., разливался пространственно, а затем вглубь, образуя все более и более густую заселенность; и биение прибоя, бросавшего на запад степных конников. Что касается последнего, то он не закончился в XI в.: если говорить только о латинской Европе, то, чтобы этот поток полностью иссяк, еще нужно было дождаться монгольского нашествия во времена Людовика Святого12; а в Восточной Европе визиты азиатских кочевников не прекращались до XVIII в. (калмыки). Несмотря на наличие общего религиозного знаменателя, мусульманские операции VIII в., с одной стороны, и IX–XI вв., с другой, полностью различны. Сухопутные экспедиции из Испании были всего лишь кратким эпизодом, финальную точку в котором поставил Карл Великий. Ответные рейды сарацинских пиратов и покорителей гор стали незаживающей раной, которая продолжала болеть до самых Крестовых походов, и от которой уже в новое время приняли эстафету набеги берберов.
Феномен викингов, если взглянуть на него в целом, имеет самые четкие временные рамки: начавшись в конце VIII в., он продолжался, по сути, почти до середины XI в., когда Англия окончательно выскользнула из объятий Дании. Безусловно, именно набеги викингов стали самым ярким событием, характеризующим наш период. Поскольку он оставил глубокую отметину на нашей западной цивилизации, не следует удивляться тому, что мы выбрали его ведущей темой данной работы. Впрочем, не будь его, другие перемещения новых варваров, непоследовательные и разобщенные, не заслуживали бы отдельного рассмотрения. Смысл и единство второму натиску на христианскую Европу придала именно атака викингов.
Остается задаться вопросом, существовало ли когда-нибудь это единство где-либо помимо воображения историков, жадных до обобщений и периодизаций. Мы, со своей стороны, в этом твердо убеждены, по крайней мере в том, что касается Западной Европы. Несомненно, в синхронности некоторых нападений немалой была роль случая, в основном на первых порах: между агрессивными поползновениями Омейядов13 в Галлии и первыми высадками норвежцев на шотландских островах не было ничего общего, хотя они и произошли в одно и то же время. Но, начиная со второй трети IX в., все уже обстояло иначе. Совпадение стало слишком разительным, чтобы отрицать наличие, по крайней мере, нескольких общих факторов. Мы найдем их, скорее, у жертв нападения, чем у нападающих. Христианская Европа была соблазнительной добычей для всех, относительной богатой, плохо защищенной и легкодоступной (настоящей приманкой для варваров повсюду становились монастырские сокровищницы). При всей своей спорности, тезисы Пиренна по крайней мере привлекли внимание к главному — диспропорции, которая существовала между экономическими базами Каролингской империи и ее политическими и экономическими амбициями14. Империя начинала постепенно слабеть, о чем, как кажется, соседи франков смутно догадывались. С самого начала нападений сама их многочисленность, парализуя франкскую оборону, стала мощным залогом успеха. Невольно, разумеется, варвары помогали друг другу, и их операции совпадали во времени, потому что так они оказывались более успешными.Глава первая
СТЕПНОЙ МИР в VII–XI вв.