Варварские свадьбы

— Людовик представляет с медицинской точки зрения гм… довольно малораспространенный случай. Это умственно отсталый парень, нуждающийся в содержании в специализированном учреждении, в этом нет никакого сомнения, однако его случай с трудом поддается классификации. Для него характерно притупление когнитивных процессов. У подростков такой недостаток обычно провоцирует деградацию адаптивных механизмов, функциональную асимметрию мозга, дислалию, что, разумеется, приводит к ущербности. У Людовика все его комплексы сформировались несвоевременно. Ему недоставало ментального образа отцовского пениса и материнской груди для формирования полноценной сексуальности…

— Но если вернуться к докладу, доктор, — нервно перебил его мэр, — вы не могли бы дать заключение в двух–трех словах?

Доктор Уай бросил на него уничтожающий взгляд.

— Пишите: «параноидальная дисфункция», этого достаточно.

— Что ж, отлично, доктор… Теперь мне необходимо знать, каким образом мадемуазель Ракофф собирается вернуть… своего больного.

— Есть маленькая хитрость, — с улыбкой объявила медсестра. — О, Господь нам простит, да и Людо тоже, я в этом уверена. Достаточно подослать кого–то к нему на судно. Кого–то, кому он полностью доверяет, и кто предложит ему прокатиться на машине. А когда он окажется за дюнами, санитарам останется лишь посадить его в карету — и дело будет в шляпе.

— Закон требует, чтобы я вызвал жандармов.

— Главное, чтобы они не показывались, только и всего. Если они будут издали наблюдать за проведением операции, ничего страшного не случится, и Людовик сегодня же вечером вернется в Сен–Поль.

Мэр скривился:

— Ладно, попробуем… Остается найти человека, которому он доверяет, и послать его на судно.

Когда Франсис Куэлан спустился на пляж, он увидел возле «Санаги» только рабочих, резавших автогеном безжизненный остов.

— Надо подсуетиться, — сказал ему бригадир. — Море наступает. Через два часа придется стоять в воде. С приливом шутки плохи!

— А что с парнишкой, — спросил Куэлан, — где он?

Он нам не докладывает. Иногда присаживается неподалеку и смотрит. Хотя смотреть тут не на что. Мы с ним не общаемся. От психов никогда не знаешь, чего ждать. Так что, где он сейчас, я и понятия не имею.

«Санага» уже лишилась носовой части. Вместо нее зияло огромное отверстие, выставляя напоказ внутренности судна, аккуратно разделанные автогеном.

— Еще дней десять — и все будет чисто!.. Но, конечно, придется повкалывать.

Куэлан побрел к лесу. Он вернется попозже, чтобы предупредить Людо. Не деревня, а сплошные подонки! И мэр подонок! И вся эта бдительная шваль, что не стоит последнего гвоздя с этой гнилой посудины!

На опушке он наткнулся на троих полицейских, которые вежливо попросили его сесть в голубую «Эстафету»[28], спрятанную в сосняке.

*

Людо шел вдоль берега. Он был без рубашки. День угасал. Вдали проплывали дымчатые корабли, устремляясь в открытое море. Может быть, он станет моряком. Но вначале ему нужно повидаться с матерью. Ему казалось, что он хранит в себе что–то сокровенное и что если выскажет это, то тьма рассеется и наступит примирение. Это было похоже на ускользающее воспоминание. Он шел из Бюиссоне, где, как и в предыдущие дни, не смог увидеть Николь. Он испытывал смутную неприязнь к Мишо за то, что тот ушел от нее, позволил себя бросить, за ту новую неопределенность, что превращала будущее в зыбучие пески.

Он остановился и приложился к тюбику сгущенки, который нашел в своем почтовом ящике вместе с пачкой пряников и двумя плитками шоколада, скрепленными пластырем. К гостинцам была приложена короткая записка:

Извините меня за вчерашнее. Амандин вас очень любит.

Ее мама

Он продолжил путь, напевая о том, что Амандина очень любит Людо, такого ему раньше еще никто не говорил. «Санага» стояла, окутанная опаловым туманом, вернее, то была отрезанная ее половина, и издали можно было подумать, что судно еще строится. Тоска сжимала сердце Людо по мере того, как он приближался. Грузовик разворачивался, рабочие уезжали. Они приедут завтра и послезавтра, и еще через несколько дней, а потом все будет кончено, и пустынный пляж не вспомнит ни о чем.

Людо зашел на рабочую площадку. Ну прямо пираньи, присосавшиеся к бычьей туше! Сегодня у них был зверский аппетит. Форштевень и фальшборт были свалены в кучу. У самого борта лежала груда искореженного железа, похожая на объедки, которыми побрезговали стервятники. От запаха металлической окалины и гари першило в горле. Потрясенный, Людо похлопал ладонью по безжизненному металлу, который отозвался мертвым звуком. Вид кормы доконал его: винт лежал на песке, как печальный свидетель резни, видевший, как оскопили его судно.

На этот раз Людо все еще был наедине с океаном, наедине с опускавшейся ночью и испытывал грустное блаженство от единения с миром, от ощущения близости, связывавшей его с последним жалким болтом этого развороченного чрева, которое с самого Рождества служило ему пристанищем.