Варварские свадьбы

Людо шел всю ночь. Наугад. Шел куда глаза глядят. Он сильно дрожал, хотя обычно не чувствовал холода, и безуспешно гнал прочь воспоминания о матери. Шел снег, он падал тихо, мягко, словно пух. Темнота пугала Людо. Он часто оборачивался, ему чудился хохот карлика, скрывавшегося за деревьями, а иногда казалось, что весь Центр с детьми и объятыми огнем яслями пустился, словно сказочный людоед, за ним в погоню.

Выйдя на шоссе, Людо какое–то время шагал по нему, но потом вдали показались фары автомобиля, и он благоразумно вернулся в лес, срезая дорогу напрямик.

На рассвете он вошел в еще спящую деревню. Увидев вокруг дома и светящуюся вывеску, остановился и застыл в раздумье. Снег прекратился. Тишина, притаившаяся за стенами домов, освещенными тусклым светом зари, не нарушалась ни единым звуком. Людо в нерешительности стоял перед бистро, завлекающим посетителей красной рекламной вывеской сигарет; умирая от голода, он наконец решился и, толкнув дверь, вошел в едва освещенный зал. За барной стойкой он увидел троих мужчин. В кресле сидел старик и, сложив руки, дремал с открытым ртом. Никто не проронил ни слова, ни звука. Присутствующие лишь с безразличным видом повернулись в сторону Людо.

— Эй, тебе, может, и жарко! — проворчал хозяин из–за стойки. — Но все–таки лучше закрой дверь.

Людо присел за столик. Он был на грани обморока и смотрел на свои потрескавшиеся пальцы, как на чужие, забытые кем–то из посетителей здесь, рядом с пепельницей — сплошь обмороженные пальцы, ни к чему уже не пригодные.

— Ты сезонник? — снова обратился к нему хозяин, указывая на сверток.

Людо утвердительно кивнул. Николь была в темных очках и плакала. Это было давно, в кафе «Ле Шеналь». Ей потребуются стаканчик монбазийяка и темные очки, когда ей скажут, что ее сын умер.

Хозяин подошел к столику У него были пышные каштановые бакенбарды и узкое лицо.

— Однако сейчас не время для сезонников… Ну, так что будем пить?

— Стаканчик монбазийяка, — запинаясь пробормотал Людо. — И тартинок.

Огромный флегматичный пес приблизился к Людо, понюхал его ноги и устроился прямо на них, согревая своим теплом. Стенные часы гнусаво отсчитали восемь ударов, минутная стрелка, дрогнув, перескочила на одно деление. Опустив глаза, Людо держался тихо, боясь жестом или словом показать, что он ненормальный и только что сбежал из заведения для психически больных людей.

— Ровно пять франков, — сказал хозяин, поставив перед ним блюдце.

Людо заплатил. На блюдце, под стаканом, лежал рекламный календарик с обнаженными красотками. Хозяин из–за стойки подмигнул ему.

От вина Людо немного расслабился и почувствовал себя лучше. Трое посетителей продолжали выпивать, не отходя от стойки, старик в кресле, казалось, был частью обстановки, как и висевшие на стене головы животных и выставленные напоказ спортивные кубки и майки.

Людо заказал еще одну порцию монбазийяка с горячим молоком. Уже рассвело и внешний мир проступил за окном: Людо увидел редких прохожих и коротко обрезанные деревья, похожие на обрубки. Мужчина с бакенбардами включил радио, и внешний мир расширил свои владения, ворвавшись в бистро. Могло ли так случиться, чтобы из всех событий, из всех несчастий, лишь то, что касается его, осталось незамеченным?.. Почувствовав внезапную тревогу, Людо собрал свои вещи, сунул в карман календарик, оттолкнул собаку и, не попрощавшись, вышел наружу.

Он стоял на небольшой площади, окруженной низкими лавками с опущенными шторами — казалось, они не открывались целую вечность. Вдалеке виднелась церковь, рождественский перезвон звал прихожан к мессе и подгонял нерасторопных, опаздывающих к началу службы. Затем вновь наступила тишина. Людо сжимал зубы, чтобы не заплакать. Он находился в призрачном селении. Он был нигде, шел в никуда, он был никем; и вот теперь, стоя в одиночестве посреди незнакомой деревни, без жилья и без документов, он уже начал сожалеть о спокойной жизни в Сен–Поле, о Фин, о Лиз, о добродетели и был готов у кого угодно просить прощения.

Он увидел щит с указателем: «Океан 6 км», и сердце его забилось. Он возвращался к морю, к самым сокровенным воспоминаниям, скрытым за семью печатями, которые ему так и не удалось сорвать. Он снова зашагал. В его ушах раздавались раскаты смеха. Перед глазами стояли охваченные огнем ясли. Николь с саблей в руке. Голая под военной формой. Она целовалась с Дуду. На чердаке. Карлик ухмылялся, на нем было платье с оборванными воланами. Вот появилась мадемуазель Ракофф, переодетая Дедом Морозом. Все смешалось: алые языки пламени, губная помада…

На дороге показалась машина, и Людо спрятался в кювете. Должно быть, за ним повсюду уже охотятся: полицейские, санитары, готовые избить его и посадить в белый фургон как настоящего сумасшедшего. У него тоскливо сосало под ложечкой, и он клялся, что никто никогда его не поймает. Он спрячется. Они подумают, что он погиб, замерз в лесу, жандармы позвонят его матери: ваш сын умер… Ах! Как бы он хотел увидеть ее лицо, когда они ей это скажут. Сойдя с дороги, он пошел по заиндевевшей пашне к лесу.